Заграница между тем успела переместиться, сегодня обнаружившись в России.

— Иностранцев просят освободить вагоны, — продолжала она, безуспешно роясь в чемодане в поисках ночной рубашки и раздражаясь. — Ты ведь этого хотел?

— Я и в Москве был для кого-то иностранцем, — проговорил Дмитрий Алексеевич, подумав — и утаив, что из-за своей здесь ненужности стал таковым для самого себя.

— Глубокая мысль. Только мне сейчас не до твоего юмора: как бы не рухнуть просто на пол. С этой дурацкой пересадкой… В Союзе — и то я не ночевала на вокзалах.

— И весь день на ногах. Ты вынесла это геройски.

О себе Дмитрий Алексеевич подумал, что при нынешнем вдохновении его хватило бы, пожалуй, на осмотр и ещё одного подобного местечка: он чувствовал себя сбывшимся путешественником — и был почти счастлив. Новое пришлось ему по душе — и старые камни монастыря, и розы в палисадниках, и обед в кафе, и парк, разбитый на холмах. Это ощущение было, конечно, недолговечным — игрушечный городок можно было выучить наизусть за какую-нибудь неделю, других же предметов не предвиделось, — но пока Свешникову не хватало ещё чего-то до полноты картины, и, не будь с ним Раисы, он не усидел бы в помещении, а отправился бродить по ночным улицам — вполне, впрочем, сознавая, что тротуары будут безлюдны, окна плотно зашторены и только в каком-нибудь крохотном кафе соберётся обычная компания — всё те же самые господин аптекарь и другие. Но он не мог в первый же вечер оставить женщину одну.

Сомнения оказались напрасными: Раиса заснула, едва коснувшись подушки. Дмитрий Алексеевич теперь волен был делать до утра что угодно, однако минутный запал прошёл, и ему стало одинаково скучно и сидеть подле жены, и вожделеть ночной жизни немецкой провинции; мысли невольно вернулись к бессонной прошлой ночи, и он, всё еще считая, что не утомился, осторожно прилёг рядом с Раисой. Как и она, Свешников мгновенно провалился в сон, но — недолгий: соблазнённый близостью женского тела, он придвинулся вплотную, обнял — и это вдруг оказалось всего лишь сновидением: пробудившись в тревоге, он обнаружил себя лежащим на краешке кровати, особняком. Он и потом то и дело просыпался из-за боязни, нарушив границу, незримо разделившую общее ложе, дотронуться до другого человека — последствия представлялись ужасными. Убедившись, что всё в порядке, он скоро засыпал снова, успевая только сказать самому себе в насмешку, мол, что ты за герой, если не берёшь женщину, лежащую в твоей постели, — даже, возможно, и не успевая, а встречаясь с этой дразнилкой уже в новом сновидении: неспроста же за нею так и не последовало оправданий.

Утром семье предстояло вместе с новыми знакомыми, товарищами по счастью либо несчастью, ехать в соседний город, чтобы, как по-солдатски выразился Бецалин, «стать на довольствие». Будильник завели на ранний час, и всё же Дмитрий Алексеевич проснулся до звонка и долго пролежал, глядя в широкое голое окно и видя там только ровную, не тревожимую рассветом темноту. Снаружи не доносилось ни звука, но и в комнате не слышалось даже дыхания Раисы: она спала, укрывшись с головой; очертаний тела под одеялом не угадывалось, да там, как убеждал себя Свешников, и не скрывалось ничего соблазнительного.

Едва он спустил ноги на пол, как Раиса всполошилась:

— Что, что? Ты куда? Который час? Дождь перестал?

— Отвечать по порядку, выборочно или — на вопрос вопросом: как спалось?

— Ещё как! Такое впечатление, будто мне это удалось впервые в жизни.

— Сон свободного человека с чистой совестью.

— Второе сомнительно, — засмеялась она. — Ах да, «на свободу — с чистой совестью», но я бы не решилась настаивать.

— Тем не менее можешь поваляться еще с полчасика. Дождя, кстати, не было.

— Можешь и ты.

— Нас сегодня ждут великие дела.

— Сам себе противоречишь: у свободного человека не должно быть обязанностей.

— Именно это я и хотел подчеркнуть, — проговорил он, не слишком искренне, оттого что вдруг додумался до очевидного: полная свобода есть конец всего.

— Всегда ты вывернешься!

Он тоже считал, что вывернулся и сейчас — всё ж не обольщаясь, а помня, что происшествия нашей жизни часто оказываются замечательны не сами по себе, но лишь как причины других происшествий — последующих и, особенно даже предыдущих, обойдённых было вниманием рассеянных наблюдателей, нас, и только в результате нынешнего приключения приобретших какую-то ценность. Поначалу, пока упомянутое событие ещё не случилось, мало кто замечает тянущиеся из нашего времени в другое нити, ниточки, паутинки, хотя всем известно, что пророчества и простейшая ворожба начинаются не сейчас, а в своём будущем; вот и дальняя дорога, казённый дом и бубновый интерес ищутся в завтрашних днях, где же ещё, а в настоящем существуют лишь атрибуты цыганского ремесла: раскрытая ладонь, карты, пропавший кошелёк да кофейная гуща.

Дмитрия Алексеевича словно озарило: когда-то давно был ему сон, столь в то время незначительный, что вылетел из головы чуть ли не до пробуждения, а потом и подавно не вспоминался, так и пропал бы, если б Раиса случайно не повторила использованные там слова. Ему приснилось, что, придя вечером домой, он нашёл постель приготовленной, а в ней, вернее — на ней, поверх одеяла, ожидающую его Раису — в соответствии с задуманным сюжетом, конечно, обнажённую и будто бы только что получившую удовлетворение; он запаниковал, решив, что если она забеременела, то виновника не сыщешь и, значит, придётся жениться; он не забыл, что она и без того жена ему, но это ни от чего не спасало, напротив, один брак, помноженный на другой, новый — на старый, не удваивал, а удесятерял беду. Какие-то люди набежали с советами, и в их гомоне послышалась подсказка: сочинить такую компьютерную программу, чтобы в любом уравнении брак на брак всегда давал ноль. Тут Раиса и воскликнула с досадой: «Всегда-то ты выкрутишься!»

* * *

Быт устроился неожиданно просто. То, что называли пугающим словом лагерь, оказалось если и не пансионатом, то всё ж неплохим общежитием, и призрак палаток среди ноябрьского размокшего поля отлетел, бледнея, незнамо куда; остальное на этом фоне выглядело так буднично, что как бы и разумелось само собою: и до супермаркета было рукой подать, только спустись с горки, и общая, на пол-этажа, кухня была даже слишком просторна для трёх наличных семей, и в стенном шкафу нашлось достаточно разной посуды, столовой и кухонной, чтобы прожить, не распаковывая багажа, в этом временном убежище и неделю, и месяц, сколько угодно, если только не звать гостей, о которых подумала, конечно, Раиса, но не Свешников, не надеявшийся скоро найти здесь общество по вкусу; воспользовавшись всем этим, они уже в первый вечер поужинали дома не кое-как, а за удобно накрытым столом, чему Дмитрий Алексеевич всегда придавал значение. Одинокая жизнь давно опротивела бы ему или он бы одичал, не установи для себя строгих правил, не позволявших, например, приниматься за еду неодетым или пренебрегать салфетками. С другой стороны, при нужде — в командировках или туристских вылазках — он мог обходиться и какою-нибудь обжигающей жестяной кружкой, а вместо скатерти — газетой, не только не удручаясь этим, но и находя особый вкус.