Она и правда уже привстала со стула, но садится обратно, как слышит вопрос.

– А, это… Ну, я так это… пишу… ка́мбала называется.

– Камбала? – переспрашивает Жу, боясь ослышаться.

– Камбала, ага.

– А что это?

– Ну, я по-своему это делаю. Бывает, что пишут цего, а я на нитку наматываю сорок… этих – узелков. – Она начинает слепо щупать по столу, как будто что-то отыскивает.

– На какую нитку?

– Ну, така нитка, да. Ну, вот я эту… где… Целую эту. Целую катушку.

Она вдруг поднимается и уходит в комнату. Жу сидит в напряжении и не шевелится. Вдруг сейчас что-то откроется, что-то узнает? Ну, вдруг.

Наконец тётя Валя возвращается. В руках – катушка ниток.

– Как нахожу эту вот нитоцку, – начинает она ещё от печки. – И делаю сорок этих… сорок узелков. Потом отрываю. – Она садится и правда начинает крутить на пальце нитку, быстро-быстро, привычными движениями завязывая на ней узелки. – Три раза плюну. – Плюёт через левое плечо так же быстро и мелко. – В левую руку – вот в это место, вот так вот, – протягивает к лицу Жу кривой коричневый указательный палец. Ко второй фаланге прижимает нитку с узелками. – И иду. Сделать надо дома, но идти до перекрёстка. Ну, инь тоже от ни с кем не разговаривать. А там вот так вот: «Чёрт, на тебе работу, отдай мне корову». И через левое плечо. Три раза надо: «Чёрт, на тебе работу, отдай корову, чёрт, на тебе работу», – и через левое плечо кинуть. И идти. Это можно и вещь какую. И корову. И человека.

– И находится? – спрашивает Жу, хотя, наверное, не стоит такое спрашивать.

– Да! – Тётя Валя всплёскивает руками. – Постоянно! То сама потеряю чего-нибуть, сунешь и не знаешь, дак пойдёшь на перекрёсток искать. Это чёрт ведь прятае. Ещё, знашь, есть камбалу – пишут. У меня бабушка, дак она писала на скалине. Там чего она писала, не знаю. Но меня научила другая. Вот это, с ниткой.

– Понятно, – кивает Жу и встаёт со стула. – Чёрт, на тебе работу, да?

– Да, да: чёрт, на тебе работу, отдай мне эту… потеряшку, – пришепётывает тётя Валя.

– Спасибо. Я за молоком вечером тогда.

– А что, – слышит голос в спину, – ещё, что ли, кто потерялси?

– Нет, – говорит. – Это я так. На всякий случай. На всякий случай…

– А то ошо знашь что – сходи-ка к пасечникам! – кричит тётя Валя, и Жу останавливается, оборачивается. – Пасечников знаешь?

– Нет.

– Живут там-от, на Кошачьем городке – крайний дом. Совсем-от крайний, уж у леса. Они у какие знаткие! Они, может, подскажут чего.

– Хорошо. Спасибо.

Проходит сени, наклоняется и выныривает на свет, на тёплый воздух.

Собака вскидывает голову, но не лает. Только три раза лениво хлопает по пыли хвостом.

– Чёрт, на тебе работу, отдай мне заботу. Чёрт, на тебе работу, отдай мне мою заботу, чёрт, на тебе работу, отдай мне… – твердит Жу, быстро спускаясь по дороге в деревню.

Кошачий городок, значит? Что ж, ладно, значит, в Кошачий городок.

Деревня кончилась, последние дома остались внизу холма, будто выбившись из сил. Подъём всё не выполаживается. Жу идёт, стараясь держаться подальше от дороги, но где там идти – трава по пояс, бурьян. Голову печёт, в спину догоняет рёв моторов. Ползут, ползут в гору гружёные лесовозы. Натужно кряхтят, стараются. Пыль от них столбом. Жу отворачивается, натягивает ворот рубахи, дышит в него или не дышит вовсе, когда накрывает пылью с головой. Лесовоз наползает, лесовоз проползает. Скрылся лесовоз. Пыль оседает долго. Жу идёт, не вынимая носа из рубашки. Проводит ладонью по голове. Всё-таки хорошо лысым.

Но где же эти самые пчеловоды? Может, не тот был сворот? Никто здесь уже не живёт. Не может жить.

Как вдруг – точно: на самой верхотуре, где уже растут сосны и, кажется, начинается лес, появляются: крыша, заборчик, сарайка. У забора стоит задом на выезд зелёная «Нива». Чем ближе подходит Жу, тем яснее видит: всё здесь такое хозяйственное, ладное, сбитое, всё такое чистенькое, приятное. Хорошие люди должны здесь жить. Пчеловоды.

Ворота открыты, и Жу заходит во двор. Тишина и покой. На двери открытой сарайки развешаны сети. Внутри виднеются удочки, ещё какие-то снасти. У забора привален старый улей – зелёный домик. Жу смотрит на него и улыбается. Почему-то очень приятно смотреть на этот нежилой дом, такой он опрятный и ладный, как всё здесь. Прям хоть в нём и живи.

На окне – вазочка, в ней жёлтые цветочки купавницы. Что дальше в комнате – не видно, окно высоко. Жу привстаёт на цыпочки, но не дотягивается. Поднимается на крыльцо, дёргает дверь. Закрыто.

Вот это облом. Вот это, правда, облом. Так уже хотелось заглянуть в этот дом, увидеть таких же опрятных, приятных его хозяев. И вот. Неужели никого дома нет? Но ворота нараспашку, машина в проезде. Сарайка открыта. Может, там кто? Жу делает шаг с крыльца.

Лай и звон цепи ударяют в мозг. Жу отпрыгивает. Серая лайка, скаля зубы, прыгает у самых ног. Чуть-чуть не хватает цепи до крыльца, а то бы цапнула. Но больше никуда не шагнёшь. Дорога отрезана. Собака давится злобой, раздувает ноздри, щурит и без того узкие глаза. Шерсть на загривке дыбом. Здоровый, поджарый кобель.

Собака. Ну, конечно, у них же у всех тут обязательно – цепь, на цепи пёс. Как же можно было забыть?!

– Тихо, тихо. Ну, пожалуйста, пёсик. Тихо. Я ничего не трону. Я уйду. Ты пусти меня – уйду. Тихо…

Пёсик не слушает. Он и не расслышит голоса Жу за собственным лаем. Жу стоит, не дыша, жмётся к двери. Ну как можно было так расслабиться, как можно было забыть про собаку?

– Фу! Фу ты, окаянный! – слышится вдруг голос откуда-то сбоку, и звенит, раскрываясь, окно. – А ты чего притащился? Ничего не купим, мы ничего не покупаем!

Женское круглое лицо, пышные седые кудри. Собака не унимается. От лая и звона Жу не разбирает слов.

– Да тихо ты, Серой! – в спину толкает открывающаяся дверь. Жу сторонится, чтобы не слететь с крылца в разинутую пасть. Кто-то выходит. – Ну, чего разбрехался. Молодец. Молодец.

Приземистый крепкий мужик, тоже седой, как лунь, спускается к собаке, треплет по холке. Собака виляет хвостом, но тут же, в обход хозяина, снова рвётся на Жу.

– Да уйди ты с глаз! – не оборачиваясь, кричит мужик. – Уйди, а то не уймётся!

– Так куда мне… я же не…

– Ничего мы не купим! Ничего! – добавляется крик из окна.

– Да я не…

– Вали, давай, пока держу. Ну, живо!

– Да я не продаю ничего! – кричит Жу, вдруг набираясь смелости и голоса. – Я за другим. Меня тётя Валя послала. Я спросить!

– Спросить? Чего ещё спросить? – Мужик оборачивается. У него такое же круглое, в таком же седом ореоле волос лицо, и вообще они похожи с бабкой, которая смотрит из окна.