Арийе сошел с гондолы в узком канале, в стороне от толпы и вездесущих глаз Риальто. Его карманы оттягивали кошельки донны де Серены, маленькую книжку он спрятал на поясе. Раввин шел домой, опустив голову, глядя на камни. Прошел мимо мастерской, даже не взглянув, какие маски выставил на витрине ремесленник. Но на углу остановился. Задержало его золото, лежавшее в карманах.

Обычно Иуда принимал природу своей одержимости за происки сатаны. Но иногда разум и образование позволяли ему судить иначе. Разве племена Израиля не переуступили свои земли, вытянув жребий? Разве не выбрали себе царя таким же способом? Как могло что-то произойти от сатаны, если все санкционировала Тора? Возможно, не Тора научила его обмануть донну де Серена. Быть может, рука Господа дала ему эти кошельки, и божественное провидение требовало рискнуть. Тогда он добудет для своего народа еще большие богатства. Он отдаст его нуждающимся и приведет Гетто к благосостоянию. Несмотря на то что сердце колотилось в груди, Иуда почувствовал удовольствие от этой мысли. Он развернулся и направился к мастерской.

Висторини поднялся из-за стола, поискал полотенце — вытереть лоб. Он трудился над списком подлежащих уничтожению еретических книг. Утро еще не окончилось, и год на исходе, так почему же так жарко? Кислый запах пота напомнил ему, что он давно не мылся. От спора с евреем заболела голова, и сейчас эта боль усилилась. Проснулся гнев. Его обидели, раввин слишком возомнил о себе, решил, что все можно списать на дружбу. Но очевидно было и то, что его победили в споре.

В животе заурчало: нужно в уборную. В коридор вышел неуверенной походкой больного старика. Здесь, по крайней мере, прохладнее. Обычно заплесневелые стены производили на него гнетущее впечатление, но в этот день он был рад выбраться из духоты кабинета. Завернув за угол, почти столкнулся с мальчиком-слугой. Тот нес ему поднос с завтраком. Висторини снял с подноса салфетку, утер ею лицо и отдал потную тряпку мальчику. Тот осторожно и брезгливо взял ее. Черт с ним, подумал священник. Пусть провалятся все юнцы с их осуждающими взглядами. Мало дерзкого Паоло у алтаря, образованного ребенка из хорошей семьи, так еще и прислуга смеет воротить от него нос.

Висторини выпустил содержимое желудка в дурно пахнувшую канализацию, но боль в животе ничуть не унялась. Возможно, язва дает о себе знать. Нехотя пошел к трапезному столу: нет ли вина. Водянистая похлебка повара и хлеб его не соблазнили. Увидел поставленный для него бокал — единственный, да и то налитый до половины. Когда спросил еще, мальчик ответил, что буфетчик уже запер шкаф. Ему показалось, что он заметил на лице мальчишки тень промелькнувшей улыбки.

Настроение ухудшилось, Висторини снова взялся за рутинную работу. Окуная перо в густые черные чернила, листал страницы. Вчитывался в любые замечания евреев по отношению к христианам: дескать, необрезанные, ненавидят евреев, соблюдают странные обряды. Напал на такие слова, как царство порока, Эдом и Рим. Их вполне можно было считать намеком на христиан. Он вычеркивал также любое упоминание об иудаизме как о единственной настоящей вере, и все ссылки на приход мессии, и использование слов «набожный» или «святой» по отношению к евреям.

В дни, когда Висторини чувствовал себя получше, он обращался с книгами не так сурово, ограничивался удалением ошибок из сомнительного абзаца, не вычеркивал его целиком.

Но сейчас в голове у него стучало, а во рту был мерзкий вкус. Он вычеркивал слова с остервенением. Иногда нажимал на перо так сильно, что рвалась бумага. Боялся, что в любой момент его вытошнит. Решил, что в книге слишком много ошибок. Мстительно откинул в сторону — пусть лучше сгорит. Так и надо этому Иуде Арийе, высокомерному ослу. Почему бы не сжечь их все, да и дело с концом? Тогда он сможет пойти домой, по крайней мере слуга принесет ему выпить. Он смахнул со стола с полдюжины непрочитанных книг, отправив их на сожжение.

Иуда Арийе медленно сел в темноте, стараясь не разбудить жену. Лунный свет падал на изгиб ее щеки. Волосы, днем скромно прикрытые, разметались по подушке. Он едва удержался, чтобы не погладить черные и серебряные пряди. Когда они только что поженились, он любил погружать в них руки. Его возбуждало прикосновение этих волос к его обнаженной груди, когда, совсем юные и неопытные, они предавались бурной страсти.

Сара до сих пор была красивой женщиной. После двадцати четырех лет брака он по-прежнему испытывал желание, когда она по-особенному на него смотрела. Иногда думал о Висторини: как он может жить без женского тепла? Или без детей? Как можно отказаться от этого, не видеть очаровательные личики младенцев, не наблюдать за тем, как они растут, меняются год от года, не помогать им достичь достойной зрелости? Возможно, вино, которому неумеренно предавался его друг, заглушало естественные потребности, дарованные всем Богом.

Нельзя сказать, что Арийе презирал жизнь, подчиненную служению Богу. Напротив, он знал аскетическую красоту такого существования. Он знал все 613 заповедей Торы, и для него естественно было не смешивать молоко и мясо, воздерживаться от работы в шаббат, соблюдать чистоту во взаимоотношениях с женой. Ежемесячный запрет на близость лишь обострял желание и усиливал радость при воссоединении. Но прожить всю жизнь без жены… Это невозможно.

Арийе закрыл дверь, и она скрипнула. Он подождал на лестнице: хотел убедиться, что никого не разбудил. Но в многонаселенном здании никогда не было тихо, даже в такой поздний час. Сквозь тонкие деревянные перегородки в их квартиру проникал кашель старика соседа. Если кому-нибудь требовалось пристроить верхний этаж, стены изготавливали из самого тонкого и легкого материала. В квартире под ними разрезал ночную тишину пронзительный голодный плач новорожденного. Наверху орал проклятый петух, утративший представление о времени. Арийе осторожно ступал по скрипящим деревянным ступеням. Выйдя на улицу, направился к проему между домами. Опустился на колени, обшарил скользкие камни и вытащил полотняный мешок. Прокрался по переулку, зашел в глубокую тень, открыл мешок и вытряхнул содержимое. Через несколько минут он уже направлялся к воротам Гетто.

Теперь ему предстояла самая трудная задача. Ворота заперли несколько часов назад. Благородные граждане могли выйти на улицу, только подкупив стражников. Но еврей мог выбраться отсюда лишь с помощью хитрости и хладнокровия. Арийе притаился в тени и ждал. Каштановые пейсы раввина предательски выглядывали из-под островерхой шляпы знатного горожанина. Влажный воздух проникал под тонкий шерстяной плащ аристократа, лицо прикрывала маска. Прошел почти час. Он расправил онемевшие плечи, потряс сначала одной ногой, потом другой: хотел избавиться от мурашек. Должно быть, придется смириться, попробовать в другой раз. Но как только эта мысль оформилась, послышались звуки, которых он ждал. Грубые голоса, хриплый смех. Появилась группа юношей — неевреев. Воспользовавшись карнавалом, они явились сюда за запретными удовольствиями. Евреи были настолько бедны, что предоставляли им своих сыновей и дочерей.

Их было шестеро или семеро. Пошатываясь, они пошли к сторожке и принялись кричать охраннику, чтобы он их выпустил. Все были в темных плащах и масках персонажей комедии дель арте. У Арийе сильно заколотилось сердце. Ему представилась единственная возможность действовать, слиться с группой и понадеяться, что в темноте пьяная молодежь ничего не заметит и не поднимет шум. Он прикоснулся к маске, нервно, в десятый раз потрогал завязки. Он выбрал простой и популярный фасон: длинный нос чумного врача. Можно не сомневаться: в ту ночь в городе полно мужчин, одетых так же, как он. Но в последний момент, когда он ступил из тени на площадь, его стали одолевать сомнения. Он подвергал себя слишком большому риску. Вдруг парни обратят на него внимание? Может, пойти назад и забросить чертову маску в канаву?