— Сам, знаешь… С вирусом…

Тем временем благословенная эта земля вплывала в волшебнейший из вечеров.

Настоящее пьянство подразумевает интенсивные процессы в организме, сопровождаемые выделением пота и фекалий. Передав скромный улов местным котам, худым, криволапым и нервным, странная эта пара отправилась в номер.

…Сколько раз, вот так стоял он под душем, смывая непотребство и не желая выходить из-под струй, которые принимали его, гладили, смывали мерзость бытия. Потом — хорошее мягкое полотенце и снова в мир. Можно полежать поверх одеяла на евротахте, подумать немного, послушать, как отскребывается от тщеты и еврогрязи Болотников. Греция — Европа. То, что съедено, переварено и выделено. Евро — грязь и евро — фекалии. В гостиничке еще кто-то, очень тихий и непонятный. В коридор не выходит, только шуршит обертками за дверью. То ли покупки разворачивает, то ли журналы мнет.

Пес совершенно потерял осторожность. Он впервые в жизни просто жил. Не ждал подвоха, надеялся на высший промысел…

… Мясо хозяин приготовил отвратительно. Зажарил по куску баранины, обсыпав большим количеством приправ, каких, сам не ведал. Забывать стал свое ремесло, забрасывая булки с сыром в печку СВЧ и разливая фрапе и эленико. Картошка фри и греческий салат не в счет. Узу принес сразу в литровой бутылке и пивка две бутылки открыл.

— Откуда, товарищ? — поинтересовался Саша.

— Ташкент.

— А здесь чего?

— Семья там, я здесь. Пути Господни неисповедимы.

Потом Пес затеял с хозяином дискуссию о ценообразовании и себестоимости, предлагая различные варианты продвижения моделей российского общепита в регионе. Узбек кивал и слушал из вежливости. Выпил из вежливости же рюмочку и ушел к себе, готовиться к завтрашнему дню.

Потом прошел короткий ливень, на рейде загорелся фонарь на какой-то яхточке, и все это было почти счастьем. Саша все косился на хозяина, но признаков опьянения не обнаруживал, понимая, как здравый человек, что добром это все равно не кончится. Да ладно. Горел фонарь над праздничным столом. Потом появился монах.

Телефон метрах в двадцати, под козырьком. Карту ввел и говори, с кем хочешь. Недорого и качественно. Вот оттуда, от автомата, русская речь и прозвучала. Пес и вида не подал, а Саша обрадовался, встал и пошел потихоньку к монаху. Пес опять порадовался легкости, с которой Болотников вступал в контакт с клириками.

Вот он уже ведет парня к столу. Питерский парень. Каливу держит неподалеку, спрашивает, есть ли где ночевать. На вид — поэт из ленинградского литобъединения, только в рясе и кроссовках. Обувь здесь совершенно разнообразная. В ботинках на высоком каблуке, считающихся обувью чернецов, далеко не убежишь. Пес извиняется и спрашивает отца, не выпьет ли он хоть пива. Парень отказывается. Пока они говорили, на эти несколько минут он совершенно преобразился. Нахлынули наверняка забавные картинки мирского прошлого в городе Питере. А, может быть, другого. Осторожным нужно быть с посторонними даже в саду Богородицы. Ее это все вокруг. И булки с сыром и узбек, и капли воды на стекле веранды. Кричат неподалеку, и слышится звук мотора раздолбанной «реношки» или чего-то похожего. Извоз сраму не имет. Парень благословляет их и исчезает.

Они сидят еще долго, потом гуляют по берегу. Наконец возвращаются в отель. И все начинается сначала. Примерно так, как в Кариесе, только чуть глаже и спокойней. Часов до трех мучает Пес Сашу разговорами и требованием участия в его беде. Саша отбирает и прячет водку и вино, потом засыпает в обнимку с бутылками, а когда просыпается, они пусты, стоят рядом с подстилкой Пса, и тот прихрапывает. Ночь позади.

Саша идет в душ, чистит зубы, бреется. Пес говорит, что гладкокожих в монастыре недолюбливают. Отношение другое. Но где он, монастырь, и будет ли?

Саша вышел на пристань. Там — монахи, паломники, полицейские, какой-то другой, необъяснимый народ. Паломники из Европы, со складными рюкзаками, посошками спортивной конструкции. Здесь, в лавках, имеются настоящие, ручной работы, приятные на вид и легкие в руке. Стоят дорого. Много чего интересного есть в лавках. Иконы, маслице, разные полезные для служителей культа вещи. Саше понравилась маленькая керосиновая лампа. Блестит латунными боками, стеколком поблескивает. В домашнем хозяйстве может быть применена с пользой. На обратном пути купить бы… Когда он, этот путь, будет. Подошел паром, не с пассажирами, а с машинами. Новенькие грузовики, вроде наших «МАЗиков», «фордики» в количестве трех и легковушка. В иномарках он не разбирался. Потом подошло другое судно. Русских сразу отличишь. Или хохлов. Глаза дикие, в голове беда. Трудно до Бога добраться. Но есть и ясноглазые, лица светлые. Саша прикинул, каких больше, к определенному выводу не пришел. Как подошел сзади Пес и положил руку на плечо, не заметил.

— Ищем братьев по разуму?

— Да вот стою, ничего плохого никому не делаю.

— Ну, сегодня, отлежусь, завтра с утреца и поплывем.

— Вот этого, товарищ, не будет. Поплывем сейчас.

— С такой-то рожей?

— А, может, того? В скит какой? Там на рожу не посмотрят.

Пес внимательно посмотрел на Болотникова, соображая, что за метаморфозы такие произошли с его другом. Каким-то не таким он становился прямо на глазах.

— Вот к Пашке бы, питерскому!

— Какому еще Пашке?

— Ну, который вчера был. По телефону звонил.

— Ладно. Вижу, не мил я тебе. Пошли завтракать, только я в харчевню не пойду. Давай там, хлебца, ставридки.

— А тушенки у них нет?

— У них все есть. Только я при отцах тушенку жрать не буду. Короче, бери, что хочешь, и пойдем, там за волнорезиком сядем. Мне маленькую узочку и воды. А себе, что хочешь. Денег дать?

— Свои найдутся…

Завтракали долго. Эгейское море ворочалось совсем рядом, только руку протяни. Солнце поднялось и согрело их, легкий утренний хмель не растревожил вчерашнее. Саша готов был простить Псу все.

— Есть одно маленькое предложение, — сказал Пес.

— Еще по узочке?

— Ты — порождение ехидны. Потомок государственного преступника. Я расскажу тебе про «Скоропослушницу». Выполняется все, что не попросишь. Только добраться надо.

— И как добраться?

— Дохиар. Это, совсем рядом с Пантелеймоном. Я там отлежусь еще полдня. Потом греки за трапезой вино пьют. Тебе понравится. Но могут не пустить.

— Чего это?

— Худые, брат, времена на Афоне. Чмырят русских. Это тебе сразу не понять. Потом расскажу. Впрочем, и раньше прижимали. А сейчас вот, не совсем хорошо. Короче, плывем на лодке. Парома сегодня больше не будет. Пешком мне тяжеловато. Тут есть один лодочник. Дорого, но это тебя не касается…

… Псу чрезвычайно нравился Дохиар. Там можно было бы держать оборону, скажем, от бесовских батальонов, до конца света. Дохиарская обитель — крепость. Со стороны входа, охраняемого двумя архангелами, глядевшими чрезвычайно грозно, иллюзия неприступности уходила, чтобы вернуться вновь, уже внутри, за стенами. Но пока требовалось получить места в архандарике. Прежде они посидели некоторое время в беседке, над пристанью. Первый, кого они увидели, был кот. Мерзкий такой, ехидный, худой. Он в беседку идти совестился, но и не оставлял их своим вниманием. Будто привратник в поместье. Потом парень в зеленой рубашке и джинсах — чинил насос. Другой работяга подальше поливал цветы из шланга, а еще повыше, компания из шести человек занималась каменными работами на постройке, которой меньше тысячи лет с виду было дать нельзя. На вопросы Пса по-английски отвечали жестами. По-гречески понимали с трудом. Да и греческий Пса был далек от эталона. Наливай да пей. Стало быть, трудники, незнамо откуда. Может, из Абхазии, может, из Албании. В направлении архандарика махнул рукой кто-то, неуловимо напоминающий бригадира.