Вот она, гостиница. Слева от входа. Только нет никого. Хочешь, в кресле сиди, хочешь, молись, хочешь, так побудь. Наконец появился молодой грек, студент семинарии по виду и возрасту, большой учености и лени парень, судя по всему. А мимо опять шли коты. И все, как один, гнусные. Греческий кот — не наш. Он худой и окрас у него необъяснимый, нет ярко выраженной породы. Намешаны все тайны времен. Пеструшки какие-то, а не коты. Коты эти сидели и в конторке. Лежали они на ступенях, обозначались на стенах, выглядывали из-за углов. Котам тоже было интересно, кто это пытается получить коечки в монастыре. Так просто люди заехали или дело важное имеют.

Пес поговорил с парнем по-английски и, неудовлетворенный, вышел, присел на каменные перила.

— Говорит, что здесь не отель. Не пускает.

— И что теперь?

— Ничего. Поедем назад в Карею. Или в Уранополис. Вот только паромов сегодня нет, а будет ли лодка, не знаем.

— Только не это. А то, что мы русские, ты говорил?

— От этого только хуже будет. Впрочем, в димитрионе все написано. Только до этого еще не дошло.

— Нет. Так не бывает. Обещали «Скоропослушницу», так показывайте, — неожиданно произнес Саша и отправился на переговоры. Потом он вышел, а грек отправился в чрево монастыря. Очевидно к настоятелю, благословения просить за этих странных людей.

— Ты что там ему набрехал?

— Я сказал, что русские мы. Про «Скоропослушницу». Потом опять про русских. Петербург-город.

— А почему не Каргополь?

— Откуда он знает?

— Разумно.

Просидели так еще с полчаса. Пес, воспользовавшись паузой, рассказал Саше историю иконы.

— Это произошло в семнадцатом веке. Келарь обители, проходя ночью с зажженной лучиной в трапезную, услышал голос от образа, висевшего над входом, призывающий его не коптить икону. Монах решил, что это братья куражатся. Пошел, как всегда мимо, лучина коптит сильней обычного. Не к добру, решил он и не ошибся. А, может, ошибся. Трудно нам судить. И тут он слепнет. И тогда до него доходит, что это с ним говорила Богородица. Парень по памяти нашел икону, упал на колени, умоляя о прощении, и прозрел. Матерь Божья попросила именовать эту икону «Скоропослушницей». Все страждущие получают теперь от нее немедленную помощь. На земле ушедшего социализма списки с иконы всегда почитались. Помогала всем, почти без исключения.

— А почему, почти?

— Подумай сам, на досуге. В год сталинского восстановления законности Дохиар принес список с иконы в дар Русской духовной миссии.

— А Сталин тут причем?

— И об этом подумай. А вот тебе несколько слов из молитвы. Остальное сам прочтешь, когда-нибудь. Или не прочтешь. На то воля Божья.

«Чудотворному Твоему образу припадающе, молимся Тебе, всещедрей Матери человеколюбиваго Владыки; удиви на нас пребогатыя милости Твоя, и прошения наша, приносимая Тебе, Скоропослушнице, ускори исполнити, все еже на пользу, во утешение и спасение коемуждо устрояющи».

— Я же не запомнил. Ты запиши.

— Будешь говорить своими словами. Тут еще частица креста животворящего. Мощи разнообразные. Примерно десятое место в иерархии у Дохиара.

— А первое?

— Запамятовал. Потом скажу. Лавра, вроде… Или Ватопед. Нет, Лавра.

Снова появился грек, пошел к себе в каморку и стал варить кофе на плитке. Саша тут же задумался, откуда здесь электричество. Есть ли дизель тут или солнечная батарея. Потом грек кофе стал пить.

— Поедем, Болотников. Не пустят.

— Как это не пустят?

Саша пошел внутрь, побыл там несколько и выглянул довольный. Пускали.

Далее следовал ритуал заполнения анкеты. Переговоры вел Пес. Себя он назвал директором по рекламе, а Сашу — начальником автоколонны. Только вот имена покойных отца и матери переспросил. Наконец мука анкетирования закончилась и их повели в комнату.

Это был не отель. Койки в два яруса, грубые одеяла и пружинная сетка. В помещении более никого. Можно выбрать койки у окна и прилечь.

Короткая вечеря в греческом храме для Саши было делом уже несколько привычным. Подольше, чем в Дафнии, построже, но как-то и добрее. Монастырь. Пес прикладывается к иконам, Саша за ним, против часовой стрелки, потом идут в левый придел, становятся в стасидиях, ждут. Подходит дедушка, говорит что-то, показывает на правую сторону. Они кивают головами и остаются, но на всякий случай переходят несколько далее. Саша пытается понять, где же она, «Скоропослушница». Наверное, вот эта, самая старая, с трещиной и в скрепах. Саша говорит с ней, слушая службу вполуха. Однако пение греческое его пронимает. Все вокруг ново и необычно. По-взрослому. Наконец служба заканчивается, все опять прикладываются к иконам, Саша опять просит строгую женщину с ребенком на руках о чем-то тайном и оттого ему вдруг становится хорошо. Пес рядом.

Потом он первый раз трапезничал в монастыре. Смотрел за Псом, крестился, ждал, когда можно будет сесть за стол. Фасоль тушеная, в стручках, соленый какой-то овощ, вроде баклажана, оливки, хлеб. Полбутылки красного вина. Кислого. Хотел, было, он сразу стакан всосать, но заметил, что остальные прежде съели ложку-другую. Потом пригубили. Он же пригублять не умел. Нацедил кружку и выпил в три глотка. Пес на него покосился и хмыкнул. Трапеза была короткой и вскоре закончилась.

Монастырь был отстроен спиралевидно и, действительно, когда-то служил крепостью. На этих вот ступеньках и в коридорчиках, должно быть, людей резали ворвавшиеся турки или кто там еще. Лиходеи. Персы, пираты. Большевиков только здесь не было. А немецкие администраторы даже охрану поставили. На весь полуостров. Это в вину отцам вменяют. Сотрудничество. И родные коммунистические пропагандисты не уставали укорять. А дело было не совсем так. Мрак веков. История многовекторна и чудна. Не постичь ее, проклятую. После трапезы Саша затеял постирушку, а потом нашел укромное место на балконе, на самом верху. Нежнейшее солнце на пути к закату согревало лицо его и руки. Он просидел на балконе довольно долго, пока не высохло его бельецо, и поплелся в комнату. Тем более, что голоса трудников приближались. Не хотел он с ними быть, сам не понимая, почему. Не нравились они ему с утра.

Пес лежал на койке своей и смотрел в потолок.

— Странное дело. В помещении нет иконы.

— А должна быть?

— А как же…

— Ну. Я попросил.

— Чего ты попросил?

— Ну, там, всякого…

— У кого?

— У Богородицы. Только «Скоропослушница» какая-то странная. Доска расколота. Оклада нет серебряного.

— Да где ж ты ее видел? Когда?

— А в храме.

— Это, брат, другая икона. А ту самую утром покажут. Она у них в притворе. А, может, не покажут.

— В каком притворе? Где притвор?