Анюта поднялась с места. Корсаков схватил подсвечник и поднес его к лицу девушки.

— Просто поразительное сходство, — он покачал головой, — но это еще не все. Она родила внебрачного ребенка от приговоренного к ссылке офицера и, как уверяют мои друзья, он очень похож на меня. Я видел его портрет в двадцатилетнем возрасте. Определенное тождество действительно есть.

— И что теперь? — спросила девушка.

— Вот и я думаю: что теперь? В последнее время что-то много странных событий, так или иначе укладывающихся в одну цепочку. Старинный особняк, потайная комната, убийство Трофимыча, твой портрет. Ты знаешь, что ты мне снишься? Может, это не ты, а та женщина из позапрошлого века, но мне кажется, что вы — одно целое. Даже наяву я вижу ее.

Лицо девушки посветлело. Она налила в бокалы вино и подала один Корсакову.

— Предлагаю тост за дворянское происхождение, — она подошла так близко, что Игорь увидел свое отражение в ее зеленых глазах, — она тебе нравится?

— Кто? Княжна? М-м… — Корсаков взял бокал, не переставая смотреть ей в глаза, — я не знаю, как определить это чувство. Это наваждение, фантасмагория…

— А я?

— Что?

— Я тебе нравлюсь?

— …

— Предлагаю выпить на брудершафт, — шепнула Анюта.

Они сплели руки и, не отрывая друг от друга взгляд, выпили вино. Корсаков сделал движение высвободиться, но Анюта удержала его.

— А поцелуй? — едва слышно спросила она.

Ее губы были теплые и чуть кисловатые от вина. Корсаков закрыл глаза, голова закружилась и он обнял ее за плечи. Бокал из ее руки выпал и разбился ударившись о край стола. Анюта прильнула к нему, Игорь почувствовал, как тело ее обмякло, стало покорным, мягкие губы раскрылись, как лепестки цветка. Корсаков уронил свой бокал на ковер и поднял ее на руки. Она обняла его, тонкие пальцы скользнули по его груди, по шее, поднялись выше, запутались в волосах. Корсаков почувствовал, что теряет голову.

— Где спальня? — на мгновение оторвавшись от ее губ, спросил он.

— Нет… здесь. Я хочу здесь.

Ее лицо порозовело, влажные губы подрагивали, глаза были закрыты. Он поставил ее на ноги, развязал пояс кимоно, распахнул его и оно скользнуло вниз невесомой волной. Она стояла, не открывая глаз и у Корсакова защемило сердце — настолько невинной и незащищенной была нагота девушки. Ведь он уже видел ее обнаженной, но тогда она был натурщицей, которую он воспринимал лишь как обобщенный образ женщины для перенесения на полотно.

Он сбросил полотенце, привлек ее к себе и они опустились на ковер.

Корсаков открыл глаза, полежал, вспоминая прошедшую ночь, потерся щекой о подушку. Щетина заскребла по шелковой наволочке розового цвета. Он приподнялся, осматриваясь.

Огромная постель была пуста. За окном царил солнечный день, в приоткрытую балконную дверь вливался прохладный воздух. Корсаков перевернулся на спину, забросил руки за голову. Да, живут же люди: необъятных размеров постель, одна стена зеркальная, другую заменяет окно. Телевизор в углу с экраном, чуть меньше, чем в кинотеатре и шелковое постельное белье! Розовое! То-то у него возникли странные ощущения, когда ночью они перешли в спальню и продолжили занятия любовью на кровати. Корсаков поморщился: занятия любовью… а может просто — любили друг друга? Нет, слишком возвышенно. Я старый, ехидный и циничный, поэтому именно «занятия любовью». Своего рода гимнастика. И не дай Бог показать женщине свою любовь — хомут обеспечен. Если не хомут, то капризы и скандалы уж точно. Хватит с нас семейного счастья, будем жить без обязательств и клятв. Ну, перепихнулись в охотку и что с того? Черт, какая я скотина! Ведь давно уже не испытывал того чувства, какое возникло к этой девчонке, так нет, надо все опошлить… но как мы красиво отражались в зеркале…

Почувствовав, что запутался, Корсаков потряс головой и спустил ноги с постели. И здесь ковер. Да, Сань-Сань свою девочку любит. Не заявился бы проведать.

— Куда это мы собрались? — в дверях бесшумно возникла Анюта.

Кроме воздушного передничка, прикрывавшего грудь и бедра на ней ничего не было. В руках она держала маленький столик с коротенькими ножками. На столике дымился кофейник, стояли чашки, какие-то вазочки, лежал нарезанный хлеб, масло в хрустальной масленке.

— Я потрясен. Неужели это все мне?

— Нам, — поправила его Анюта, — подержи, — она передала ему столик, развязала передник, сбросила его и нырнула под одеяло, — вот теперь давай есть. Я готовила, а ты сервируй, — сказала она, прижавшись к Корсакову и положив голову ему на плечо.

Мысли о завтраке отступили, но Корсаков решил не торопить события. Он разлил по чашкам кофе, намазал маслом хлеб, открыл вазочки с джемом и паштетом и провозгласил:

— Прошу к столу.

Анюта выбралась из-под одеяла до пояса, обнажив небольшую грудь с розовыми сосками. Корсаков отвел глаза.

— Слушай, ты не провоцируй меня, — попросил он.

— А что такое, — невинно спросила она, намазывая паштет, — тебя что-то смущает?

— Еще слово и завтракать будем в обед, — грозно нахмурив брови, сказал он.

— Ладно, не буду провоцировать, — она натянула одеяло повыше.

Есть лежа с непривычки было неудобно, но Корсаков здорово проголодался — в последнее время он не ел, а только закусывал.

— Мне нравится такой завтрак, — сообщил он с набитым ртом, — а то я все больше пивом завтракал, чтобы руки не тряслись.

Он налил себе еще кофе, откинулся на спинку кровати. Анюта отставила чашку, повернулась к нему.

— Ты наелся?

— На некоторое время. Вообще-то я удивительно прожорлив, хочу сразу предупредить. Кстати, а что на десерт? — спросил Корсаков и почувствовал ее руку на бедре, — прекрати хулиганить.

— Ты же хотел десерт, — ее рука опустилась ниже.

Корсаков поперхнулся, кофе потекло по подбородку. Анюта невинно захлопала глазами.

— Столик же перевернем, белье испачкаем, — взмолился Корсаков.

— Плевать!

— Ах так… — он откинул одеяло, поднос полетел на пол.

Схватив ее за руки, он раскинул их и прижал к постели, поцеловал ее в шею, потом опустился ниже и припал к груди. Анюта глубоко вздохнула…

По розовому шелковому пододеяльнику расплывалось кофейное пятно, но они этого уже не замечали.

Корсаков вышел на балкон, закурил. Ветерок остудил разгоряченное тело. Пальцы немного подрагивали. Игорь усмехнулся — надо же, в кои то веки руки дрожат не с похмелья, а от физической и эмоциональной усталости. Он чувствовал себя опустошенным, но странным образом был уверен, что это ощущение вскоре сменится наполненностью новыми чувствами, новыми красками, которые приобретал мир, жаждой жизни и уверенностью в исполнении желаний. Проблемы отодвинулись на второй план, он забыл о людях, которые преследовали его, о том, что его, возможно, разыскивает милиция, обо всем на свете, кроме той девчонки, которая спит сейчас под испачканным кофе одеялом.