Юноша быстро, насколько позволяло измученное жаждой тело, пошел в сторону развалин. Потоки горячего воздуха поднимались от земли вверх, создавая иллюзию плавящегося горизонта. Кожа, казалось, совсем высохла, потрескалась. Митяй поднял руки вверх и ужаснулся: их поверхность покрылась сетью пульсирующих черных прожилок.

«Живой… Но не человек… Уже…» – догнал ветер.

– Да пошел ты! Пошел ты! Пошел ты! – еще больше разъярился Митяй. Он развернулся и, не увидев никого, пнул первый попавшийся под ногу череп. Дымка праха тут же была подхвачена ветром. А юноша вновь продолжил свой путь к развалинам, пиная на ходу любой более-менее целый череп, страшась снова услышать загадочные слова.

Обглоданные жаром стены расступились, открыв взору столь же плачевное состояние внутренних строений монастыря. Шагу нельзя было ступить, чтобы хруст не обозначил чью-то кость или раздавленный череп. Здания рассыпались на кирпичи, деревянные обломки конструкций обгорели, Михайло-Архангельский собор рассыпался, и только пять позолоченных и наполовину облупившихся крестов торчали из земли под разными углами. Вход в катакомбы был раскурочен, словно изрыгнул что-то особенно ужасное, как будто гигантский червь выполз из преисподней, снедаемый жаром ядерной войны, дошедшим до самого Ада. И из дыры несло трупным смрадом, как будто люди в поисках спасения под землей нашли лишь общую могилу.

Из-за развалин медленно вышел Яр. Странно: он совсем не изменился. Та же драная ватная одежда, словно можно сейчас, в такое пекло, носить ее. Те же роговые наросты на голове, как будто он – хозяин всего этого… Ада. И довольное, улыбающееся лицо, лучащиеся весельем глаза, внимательно и хитро смотрящие на Митяя.

– Что… что тут происходит? – захлебываясь собственным негодованием и ненавистью, выдавил юноша, не в силах сказать что-то еще.

– Твой? – бодро спросил Яр, поднимая руку, в которой оказался обычный, выбеленный солнцем и песком череп.

– Нет, – чуть не задохнулся от негодования Митяй.

– Знаю, что не твой, – Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив из кармана круглые очки, поднес их к глазницам черепа. – А так? Никого не напоминает?

– Отец! – прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются от крика, не способного передать всю гамму эмоций Митяя: горло было иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. – Тварь! Ты убил всех!

– Я – тварь? – Яр расхохотался еще сильней. Потом откинул в сторону очки, а череп поднес к лицу и дунул. Останки отца Митяя серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. – Ты на себя-то посмотри. Уродец! – и снова дикий, безудержный хохот. И Яр пошел прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.

Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал сквозь стянутое сухостью горло.

– Стой! Стой, тварь! Да я… тебя… Вот этими… руками… – юноша поднял руки вверх и не узнал их. Черные жилки набухли и начали расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость. Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его кожа. Это она изменялась, а также – он… В какой-то момент руки стали полностью черными, но на этом процесс не остановился. Нечто стало тягучими каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.

Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась тьма, а тело еще больше покрылось медленно расширяющимися черными прожилками. В этот момент Воевода понял, что теряет его, что вот-вот наступит момент, когда все будет кончено. В его голову даже после объяснений Потемкина не могла закрасться мысль, что это уже не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим выходом из всех существующих.

– Гро-о-ом! Гром! – заревел Воевода, бросаясь к выходу и задевая шкаф.

Стекло разбилось вдребезги, а часть пробирок и склянок со звоном разлетелась по полу. Открыв дверь, Панов-старший влетел прямо в руки охраны. Двое бойцов ошалело смотрели на главу города, ничего не понимая, часть людей высунула головы из дверей казармы. Озадаченные лица удивленно смотрели на главу.

– Где Гром? Пусть он приведет мне Потемкина! Слышите?

– Так он… отводил его в камеру и еще не вернулся.

– Приведите обоих. Сейчас же! – но, когда бойцы бросились на выход, остановил криком: – Стойте! Следите за Митяем! Если что, удерживайте на кровати, чтоб не вставал! Надо будет – привяжите! Ясно?

– Так точно! – телохранители пожали плечами и с недоуменными лицами вошли в лазарет, а Панов быстро бросился к выходу из здания. Его подгоняла мысль: если угрозами не получилось заставить Потемкина помочь, то, может быть, отчаяние и слезы отца дернут лекаря за душу, и тот согласится.

Воевода под недоумевающими взглядами внезапно разбуженных охранников схватил со стены большой фонарь и опрометью бросился из помещения. Выскочил во двор, трясущимися руками врубил свет и за несколько секунд пересек пространство, разделяющее стрелецкий корпус и подземелья – так сильно он был напуган. Луч выхватил из темноты бледное лицо мальчика, что-то забывшего ночью посреди коридора. В руке – обкусанный картофельный клубень, лицо чумазое: видимо, так и ел картошку сырой. Панов, не соображая, оттолкнул с силой мальчишку, тот исчез во тьме, возможно, нырнул в ту же овощную кучу сбоку, откуда и воровал, раздался плач, но этого глава города не слышал. Свет фонаря заплясал на стенах, выискивая решетку камеры. Вот, наконец-то! Почему-то не возникло вопросов, почему ни охранника, ни Грома рядом с камерой не было. Сознание Юрия Сергеевича пропускало сейчас такие маловажные детали, как отсутствие стражи, сосредоточившись на главной задаче: нужно уговорить и привести Потемкина любыми способами.

Вот и клетка, кто-то стонет. Быстрей, где выключатель? Когда камеру залил тусклый свет единственной лампочки, Воевода ахнул. На полу сидел Гром, держась за голову и тихо раскачиваясь. Свет вызвал новую головную боль, из-за чего он заорал:

– М-мать! Убью! Потемкин… ты труп уже!

Кроме начальника охраны, в камере никого не оказалось.

– Где они?! – заревел вне себя Панов, стуча рукой по прутьям клетки. – Где?

– Свалили! – в тон ему прорычал Гром.

– Когда? Давно?

– Не знаю. Может, сейчас, может, час назад! Этот военный доктор знает толк в приемах, урод гребаный! Убью! Убью суку!

– Но как? – Воевода был в панике. Он не мог поверить, что начальника его охраны, служившего ему верой и правдой двадцать лет, побил какой-то залетный лекарь.

– Да шайка у них тут целая, Юра! Прям ОПГ! И как проморгали?