Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родион не хотел портить себе настроения – промолчал, пошел к складу. Там уже хлопотал Гуцких. Родион пожал ему руку, спросил:
– Тунеядцев ты мне много отвалил?
– Троих. Мы их рассыпаем среди наших. А что ты улыбаешься?
– Да так… Спецовку сейчас им выдадим?
– Нет, к отлету.
– Каб не пропили?
– Ясное дело.
– Платоныч, пускай Чередован летит с нами?
– Да мне-то что? Гляди только.
– Ладно.
– Вот эти лопаты забирай… А интересная девчонка! Откровенная. Я спрашиваю – зачем, мол, тебе в наше пекло? А она смеется. Справку-то, говорит, для института надо зарабатывать. Как у тебя ноги?
– В порядке. – Родион собрал топоры, пилы, подтащил к двери прокопченный котел. – Да пускай летит! Варить будет, а то я ведь всегда сам кашеварю. Пускай!
– Уже решили об этом.
– Да я так просто… Там низовой?
– Низовой.
– Беглый?
– Нет, стеной идет. Капитальный пожар.
– Ладно.
– Бригада Неелова уже в городе, а твои черти подъедут, я их сразу же туда.
– Идет. Как со взрывчаткой?
– Скинул я ее Бирюзову. Можно и еще захватить.
– Платоныч, а что это у него случилось?
– Тунеядец один отравился.
– Консервой?
– Да нет. Сам.
– Как сам?
– Да так.
– Тьфу! – сплюнул Родион. – Жив?
– Живой. А что ты сегодня такой улыбчивый?
– Да так…
Они стояли в дверях склада, подпирая косяки, тихо разговаривали, а на дворе сидели и лежали вразброс чужаки. Странно, они не собирались вместе, а каждый был сам по себе.
– Не могу привыкнуть, Платоныч! – сказал Родион.
– Что же поделаешь? Мы тут много про них без тебя говорили. Надо…
– Понятно. Как ты, Платоныч, думаешь – откуда такое добро?
– Вообще? – глянул на него Гуцких. – Пережитки капитализма…
– Может, и так…
– А может, и не так?
– Может, и не так.
– Что ты имеешь в виду?
– Как бы это сказать? – заволновался Родион. – Понимаешь, если есть возможность жить и не работать – такие будут долго еще.
– А от кого это зависит?
– Не знаю, – помедлив, проговорил Родион. – Наверно, от каждого из нас. Ты вот, Платоныч, допустишь, чтоб твои сыновья стали такими? А есть папы, что держат детей в достатке да в безделье, от которого подохнуть можно, не только что. А другой – совсем другой, но видит красивую жизнь и тоже тянется, на все идет…
– Это правда, Родион, они разные. Даже из рабочих один есть. Пьяница запойный, и через это попал. С тобой просится, изнылся весь.
– Знаю.
– И еще один говорит, что будет работать честно.
– А почему он там не работал?
– У него другое. Он к нам на поселение. Срок отбыл.
– За что?
– От армии уклонялся.
– То есть?
– По религиозным соображениям.
– Ну и! – сказал Родион, мотнув головой, и тут же радостно воскликнул: – А вот и она!
Он махнул рукой, Пина заулыбалась и пошла к складу. Чужаки лениво подымали головы, когда она проходила мимо. Вот подсвистнул кто-то. Пина быстро оглянулась и показала язык, а Родион и Гуцких засмеялись.
– Паспорт принесла! – доложила Пина, чему-то радуясь.
Гуцких пошел с ней в здание конторы, а у склада замаячил Евксентьевский. Он с любопытством заглянул в дверь, громыхнул лопатой.
– Весит!
Родион промолчал.
– Клевая? – спросил Евксентьевский, подмигнув.
– Что-что?
– Девочка была тут сейчас. Клевая?
– Как это?
– Не понимаешь?
– И понимать не хочу, – внятно произнес Родион, тяжело посмотрев ему в глаза.
Ничто, однако, не могло испортить Родиону этого хорошего дня. Не обращая внимания на Евксентьевского, он загремел посудой. Отсчитал чашки-ложки, потом выбрал палатку поцелей и пошел в контору: надо было выписать капсюли и бикфордов шнур.
К обеду они с Пиной уехали на такси в город. Радость, что жила в Родионе с самого утра, передалась Пине, а может, ей и не надо было занимать этого – она сама с кем хочешь готова была поделиться своей беспричинной радостью. Когда машина с моста плавно взяла в гору, Пина склонилась к Родиону и негромко, чтоб не слышал таксист, проговорила:
– Знаешь, будто я не по дороге еду, а по земному шару…
Обедали в главном городском ресторане, и Пина улыбалась все время, и Родион тоже, хотя ничего смешного не видел в том, что это не ресторан, а настоящая обдираловка, что прислуживают в нем молодые неслышные парни, которые делают все с хамской вежливостью.
– За версту чуют, – сказал Родион.
– Что?
– Что мы не ресторанная парочка… А знаешь, Санька Бирюзов одного такого в прошлом году допек.
– Как?
– На углу у нас в галантерейной палатке торговал. Здоровый лоб, ему бы землю пахать! А Санька всякий раз, как проходит мимо, останавливается и спрашивает: «Почем соски?» Допек – куда-то делся этот торгаш…
– А ну их! – махнула рукой Пина. – Давай и сегодня не пойдем в кино?
– Давай! – охотно согласился Родион.
– Знаешь, мне еще надо чемодан сдать.
– Куда?
– На вокзал, в камеру хранения.
– Зачем?
– А куда я его дену?
– Ко мне.
– Нехорошо, – задумалась Пина.
– Почему? – удивился Родион.
– Так.
– Ерунда. Сейчас прямо и отвезем. А потом погуляем.
– Пойдем к реке, – предложила Пина. – Вечером она густая и черная.
– А ты откуда знаешь?
– Ты вчера ушел, а я не хотела спать. Схватила свитер и на речку.
– Дурак я, – сказал Родион.
Пина рассмеялась, а Родион совсем забыл то мучительное состояние, когда не шли слова и он отворачивал щеку в пороховых конопушках, засовывал поглубже в карман беспалую руку, чувствуя себя перед Пиной тупицей и уродом.
Народу на улицах гуляло еще больше, чем вчера. Набережная отделялась от реки старинной чугунной решеткой с горбатыми лупоглазыми орлами, совсем не грозными, а скорей смешными в своей немощности. Родиону с Пиной сегодня все казалось смешным. Они то и дело переглядывались, улыбаясь, и совсем не смотрели на толпу.