Смертельный исход является неизбежным фактом, с которым придется встретиться и для которого нужно иметь необходимые планы. Его следует рассматривать с точки зрения не «если», а «когда?». Однако смерть не должна останавливать первопроходцев, не должна преграждать путь. Без нее прогресс окажется невозможным. Это столь же правильно в космосе, как было правильно в экспедициях любого рода, от пересечения Атлантики до освоения Запада.

Когда в 1914 году Эрнест Шеклтон собирался пересечь Антарктику[166], он разместил в газете рекламу следующего содержания: «Требуются мужчины для опасного путешествия. Зарплата низкая, дикий холод, долгие месяцы полной темноты, постоянная опасность, благополучное возвращение сомнительно». (Некоторые сомневались в том, что объявление и впрямь было опубликовано. Тем не менее путешествие действительно получилось мучительное и опасное.)

Похожими словами сформулировано предупреждение Лавинного центра лыжникам, направляющимся в ущелье Такермана – в ледовый цирк под горой Вашингтон в штате Нью-Гемпшир, чей девиз, как известно: «Живи свободным или умри». «Посетители ущелья ни в коем случае не должны ожидать спасения со стороны, когда случится что-нибудь плохое, – говорится в нем. – Не рассчитывайте, будто другие люди, находящиеся вокруг вас, помогут вам; в итоге единственной спасательной командой, способной помочь, может оказаться лишь ваша собственная группа».

Как подчеркивает путеводитель[167], Такерман – не просто ущелье, а вызов привычным нормам культуры. Мораль этого места следует считать «плевком в лицо многим ценностям современного общества. Нужно затратить немало сил, чтобы попасть туда, там нет правил, любая ошибка влечет за собой самые тяжелые последствия, а вы не сможете ничего предъявить в доказательство ваших смелых усилий, если не считать мимолетного следа в снегу».

Согласие с тем, что смерть является вполне вероятным исходом в походе за открытием космического фронтира, может показаться чудовищным упражнением. Однако оно представляет собой освобождающий и в определенной степени даже оптимистический взгляд – над могилой к той точке горизонта, ради которой принесенная жертва оправданна. Вылазку в неизвестность нужно воспринимать в суровом сочетании тщательной подготовки и слепой надежды – подражая Магеллану, который прошел через южную оконечность Чили проливом, названным потом его именем, и впервые проник в Тихий океан[168], не зная ни того, как далеко пролив простирается, ни когда кораблю удастся достичь суши.

Майк Мелвилл избежал смерти в двух страшных полетах на SpaceShipOne – в одном он летел вслепую, а во втором попал в неконтролируемое вращение. Он выдержал испытание и вырвал победу, заслужив тем самым славу, «почет и признание», которые Шеклтон обещал участникам своей экспедиции столетием раньше.

В современном обществе осталось немного мест, где дозволена такая свобода – тебя предупредили, но не запретили[169]. Никто не запрещал Линкольну Бичи, одному из воздушных циркачей ранних дней авиации, установить лишний бак на 38 литров на свой «Кёртисс-D», израсходовать топливо без остатка, а затем посадить самолет в безмоторном режиме – все ради нового рекорда высоты в 3190 метров. Никто не запрещал пролететь над самым краем Ниагарского водопада и снизиться так, что казалось, будто его самолет пропал в туманных водоворотах внизу. Ведь следом он продемонстрировал впечатляющее спасение на глазах 150 тысяч зрителей. И никто запрещал ему опасный воздушный трюк, который в итоге стоил ему жизни – вертикальную S-образную кривую, закончившуюся падением в залив Сан-Франциско в 1915 году.

Множество пилотов в то время доходили до грани, и на них смотрели не как на любителей острых ощущений, а как на жертвующих собой ради великой цели, достойной таких жертв – и в особенности так думали те, кто мечтал об освоении воздушного фронтира. Исследование и освоение, по определению означавшие проникновение в неизвестность, требовали высокую терпимость к риску и, говоря словами Джозефа Конрада из романа «Лорд Джим», готовность «погрузиться в разрушительную стихию».

Вне поля боя, пожалуй, не было более разрушительной стихии, чем усесться на верхушку ракеты – устройства контролируемого взрыва с крайне горючими компонентами топлива. Вот почему NASA выбрало так много своих астронавтов из рядов ВМС США и Корпуса морской пехоты – испытанных в бою летчиков-истребителей, сделанных из «верного материала».

Астронавты и летчики-испытатели спокойно говорят о смерти по той же самой причине, по которой морские пехотинцы спокойно говорят об убийстве. Это позволяет сделаться невосприимчивым, видеть в смерти реальность и в конечном счете принять ее как неизбежный факт жизни. Их завещания давно уже составлены и подписаны. Когда именно они потеряют жизнь – в преклонном возрасте или слишком рано от пули снайпера или взрыва ракетного двигателя – это уже только дело шанса, рискованная игра в русскую рулетку.

Гас Гриссом задолго до гибели в пламени пожара, охватившего экипаж «Аполлона-1» на земле во время предполетного испытания, подготовил себя к подобному – он понимал высокую степень вероятности такого исхода.

«Если мы умрем, мы хотим, чтобы люди приняли это, – говорил он. – У нас рискованное дело, и мы надеемся, что что бы ни случилось с нами, это не должно задержать программу. Покорение космоса стоит риска для жизни»[170].

Но такая дерзость осталась в прошлом. Безрассудная эра «Меркурия» и «Аполлона» ушла, как уходили в закат бедные одинокие ковбои. Ей на смену пришла молчаливая прямота родителей, которые слишком много времени провели на похоронах своих детей, они понимали все последствия и были в должной степени трезвы и напуганы.

Во время полета «Аполлона-11» к Луне средний возраст смены в Центре управления полетом составлял всего 26 лет. Джину Кранцу, руководителю полета с короткой стрижкой и стальными нервами, исполнилось 35 – он был солидным государственным деятелем «и самым старшим в зале»[171].