– Ладно, входите, – сказала я, – что ж с вами делать, Борис Павлович. Изложите свое дело, только быстро, а если потребуется подробнее – это после… В другой раз, Борис Павлович. Хотя, честно говоря, у нас и так с Павловичами перебор.

Старик не понял. Я нажала кнопку, деблокирующую дверь, и на пороге появилась сгорбившаяся фигура, глаза старика глянули на меня, и в тот же момент вдруг донесся крик Родиона:

– Не пускай его, Мария! Не пускай!

– Да я его уже пустила, босс, поздно, раньше надо было говорить, – досадливо сказала я. – Да я сейчас с этим дедушкой быстро: послушаю, что он…

Дальше договорить я не успела. Откровенно говоря, слова застряли у меня в горле. Потому что старик распрямился и сказал знакомым звучным голосом:

– Зачем же так неуважительно со старшими, Мария? Вот и Иван Ильич полагает, что нельзя со старшими так неуважительно. Правда, Иван Ильич?

– Сущая, сын мой, – прогудел низкий бас, и в приемную стремительно вошел второй человек. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина в элегантном черном костюме и в дорогих туфлях, с чисто выбритым лицом и стальным блеском в знакомых, очень знакомых темно-серых глазах. – Но только я просил не называть меня Иваном Ильичом, – добавил он, захлопывая за собой дверь.

Я очнулась от оцепенения:

– Вы считаете, что обращение «отец Валентин» подходит к вам больше, так, господин Осадчий?

– Я так и думал, что нарыли про меня, – весело откликнулся тот. – Так что давай, старикашка, инвалид войны, снимай свой маскарад, он нам больше не понадобится, тем более что и на улице темнеет.

«Старик» снял с себя «лысый» парик и зашвырнул его в угол, где в него не замедлил вцепиться вездесущий шарпей Счастливчик. Потом он вытащил из-за ушей какие-то накладки, отчего они перестали отвратительно торчать, вынул кривую вставную челюсть, открыв в улыбке хорошие белые зубы, и содрал с лица какой-то тянущийся полиэтилен. Я задохнулась. Преобразившийся «инвалид войны» улыбнулся и произнес:

– Ну, конечно, я не Борис Павлович. Но я не сильно соврал, Мария, так?

– Павел Борисович! – изумленно пролепетала я. – Но вас же… но вы же…

– Меня, можно сказать, взяли покатать, так что не бери в голову, хорошая, – сказал он. – Но мы, собственно, не за этим. У вас ведь гостит мой сын, не так ли? Я надеюсь, вы не догадались просмотреть тот пакет, что мы для него оставили?

– Догадались.

Лица Павла Борисовича и стоявшего за ним экс-«отца Валентина» – Осадчего помрачнели. Последний сказал:

– Впрочем, я так и предполагал. Нельзя сказать, что Рыжий Ап оказал вам хорошую услугу.

Я выдвинула ящик стола и выхватила оттуда пистолет. Сняла его с предохранителя и произнесла:

– Да вы и сами оказали мне не столь хорошую услугу, явившись сюда. Впрочем, после того как вашу теплую компанию водворят куда следует, у вас будет возможность поразглагольствовать об оказанных друг другу услугах.

– Пистолет вовсе ни к чему, Мария, – улыбаясь, сказал Осадчий, – оружие имеет свойство иногда стрелять, даже когда этого не хочешь. А я вовсе не хочу отправиться на тот свет прежде, чем мы уладим некоторые недоразумения.

Он продолжал улыбаться, но в глазах его светилось нечто, что заставляло меня усиленно радоваться наличию в моей руке пистолета. Мужчины приблизились, я невольно отпрянула назад, но тут же заставила себя вернуться на исходное место. В этот момент вошел Родион. При виде Осадчего и Маминова-старшего его лицо не выразило ни удивления, ни испуга. Скорее горькую досаду.

– Я сказал, что не стоит им открывать, – сказал он. – Но так или иначе, с этим пора кончать. Вы вволю уже наИГРАлись, господа. Вы придумали очень интересную игру от начала и до конца. Жаль только, что конец у нее будет печальный.

– Ты так полагаешь, Родион? – спросил Павел Борисович. – Жаль. Я всегда к тебе хорошо относился. Зря ты сунул нос в эту папку. Откровенно говоря, я не хотел, чтобы ты брался за расследование. Но так получилось, что в игру оказались вовлечены все родственники, кровные и крестные, и никуда от этого не деться. А ты меня узнал, – засмеялся он, грозя боссу пальцем, – ты меня узнал, Родион, даже под гримом этого старикашки. У тебя всегда был острый глаз, еще с детства. А у моего сына глаз был дурной. И наклонности тоже, а под влиянием этого Цветкова стали еще хуже.

– Может, это наследственное? – бросила я, не опуская направленного на обоих убийц пистолета.

В выражении глаз Павла Борисовича что-то неуловимо переменилось, когда он сказал:

– Может быть.

…Зря, что я смотрела именно на него. Потому что в тот же самый момент неуловимо быстрым движением Осадчий выбил пистолет из моих рук, а Павел Борисович синхронно поднял рукав своего «старческого» пиджака, и оттуда глянуло на меня дуло маленького пневматического пистолетика. Выстрел был не выстрел, а тонкий свист. То ли я была так измотана за этот день, то ли удар отставного майора спецназа был выполнен так профессионально, что даже я не успела среагировать, – но в воздухе пропела смерть, и на меня с надсадным жужжанием в висках наплыла и обрушилась тьма.

Я очнулась в каком-то темном сыром помещении. Казалось, что потолок и пол менялись местами и словно ворочались, делая эту тяжелую механическую работу, большие ржавые колеса. Промозглая сырость пробирала до костей, и мое тело то и дело сотрясала крупная дрожь.

Я подняла голову и различила сквозь темноту, что рядом со мной лежит человек, тоже связанный.

Это был Родион.

Я пошевелилась, и это простое движение причинило мне боль. Кроме того, у меня онемел подбородок, и я совершенно не чувствовала челюстей. Язык лежал тяжелой, неподъемной металлической болванкой, и вряд ли мне удалось сказать хотя бы слово. Вероятно, все это были последствия выстрела из пневматического пистолета, заряд которого попал мне в шею. Наверно, он стрелял маленькими капсулами нервно-паралитического действия. Мне приходилось сталкиваться с подобным оружием.

Босс зашевелился. Я попыталась окликнуть его, но язык не слушался, а гортань осипла и отказывалась пропускать звуки. Вместо меня заговорил он:

– Где… мы? Мария, нас… как?

Я только повела плечами. Меня мутило. Но больше всего угнетала не физическая слабость, а полная безысходность, полное незнание того, где мы находимся и что с нами собираются делать. Впрочем, в последнем случае гадать особенно не приходилось. Зная Осадчего… н-да, едва ли нам стоит рассчитывать на счастливый финал, все предопределено… Я попыталась разрезать веревки титановыми накладками на ногтях, но оказалось, что кто-то, в высшей степени предусмотрительный, снял их. Это меня добило. Давно я не чувствовала себя такой беспомощной, а тьма и сырость давили, выбивали из тела, как снопы искр, мучительную судорожную дрожь. Впрочем, мои мучения продолжались недолго. Тяжелая дверь бесшумно отворилась…