человека. Единственной пользой этих вынужденных постов было то, что она неожиданно вытянулась, стала стройной и худой — возможно, как то молодое деревце, посаженное прабабкой на побережье? Она часто думала о ней, о своем каштане, об огромном количестве блинчиков, поглощаемых в Вириаке людьми, сидящими в ряд за украшенным резьбой столом. Анна-Мария вздыхала, но должна была признать правоту Люси, когда та, внимательно ее осмотрев, заявила с довольным видом, что она наконец-то перестала быть коренастой деревенской колодой и своим видом напоминает парижских девушек. И все это благодаря рациональному питанию, может быть чуть менее обильному, чем на ферме, но зато без густых супов и горячих, жаренных на жире блинчиков или galettes de froment. Неужели эти лепешки действительно так хороши? И что это за довод: будто только этим надо набивать желудок человека, измотанного физическим трудом? Это пища варваров. Разве Анна-Мария этого не понимает?

Она понимала, но была постоянно голодна и завидовала рабочим, которые в обеденный перерыв прямо с работы заходили в свои бистро, съедали что-нибудь горячее и выпивали стаканчик вина. Париж был полон великих произведений искусства и архитектуры, и еще «дьявольских школ», академий, университетов, институтов, учреждений и министерств, которые так проклинал Ианн ле Бон, но для нее первые два года этот город был только местом поисков: где же ей что-нибудь поесть. Она уже неплохо говорила по-французски и хорошо писала сочинения по литературе и истории, за что получала даже квартальные награды, с последнего места в классе она переместилась на десятое, заткнув тем самым рот злобным подругам Сюзон, но ее единственной мечтой в этой проклятой шумной столице было одно — наесться, наесться досыта, до тошноты, как когда-то в Вириаке или даже в Варшаве.

В одно сентябрьское утро, когда Анна-Мария, как обычно, долго стояла перед прилавком со свежим мясом, с которого еще капала кровь, она неожиданно услышала за собой чужую и в то же время знакомую речь. Какой-то молодой человек и светловолосая девушка спорили о том, смогут ли они поджарить бифштексы, не имея сковородки. А не проще ли сварить куру под соусом? С рисом?

Потом они перешли к лотку с молочными продуктами. Покупали мало, явно считая каждый сантим, но девушка не переставала восхищаться разнообразием фруктов, овощей, сыров.

— Смотри! — говорила она. — Этого сорта у нас нет. И таких мандаринов, персиков…

Анна-Мария следовала за ними по пятам и вместе с молодой женщиной восхищалась жаренными на вертеле курами, большими кругами белого и желтого сыра и сцепленными клешнями омарами. А что, если они из каменного бассейна Пулигана?

С сеткой, полной покупок для Антуана, она шла по пятам за этой парой, которая свернула с улицы Лежандр в близлежащую узкую улочку Ламандэ и вскоре пропала за решеткой, огораживающей двор. В глубине стояло невысокое здание, по обеим его сторонам — обшарпанные флигели. Как оказалось, там когда-то находился польский лицей, помнящий еще времена Мицкевича, а потом что-то вроде гостиницы для молодых ученых и стипендиатов различных институтов и академий.

Улица Ламандэ. 15. Адрес, который она запомнила навсегда.

Несмотря на разницу в возрасте, Анна-Мария подружилась с Ядвигой и ее коллегой Яном, который тоже являлся стипендиатом кассы Мяновского и должен был здесь провести целый год. Ядвига приехала ненадолго, ей надо было просмотреть какие-то документы, касающиеся Польши, в парижских библиотеках и включить этот материал в свою диссертацию. Новые друзья Анны-Марии были заняты весь день, до позднего вечера, и домой забегали лишь для того, чтобы поесть. Как оказалось, в этой странной гостинице рядом со столовой была общая кухня, в которой каждый мог вынуть из собственного шкафчика купленные продукты и приготовить все, что ему хочется. «Большинство мужчин, — смеялась Ядвига, — только здесь научились жарить яичницу, варить рис и куриный бульон». Одновременно все искали контактов с французами, чтобы научиться лучше говорить по-французски. Для Яна и Ядвиги знакомство с Анной-Марией было тем же самым, чем для нее они, — улыбкой судьбы. Передавая им свое знание языка и все кулинарные рецепты, полученные в доме ле Тронк, она совершенно случайно нашла себе работу. В свободное время, которое она раньше проводила на скамейке сквера Батиньоль, Анна-Мария приходила на Ламандэ и убирала помещения конторы и личный кабинет директора. Получала за это немного, но это были ее собственные деньги, за которые ей не надо было отчитываться перед Люси, деньги, благодаря которым она наконец-то наелась досыта и уже не отличалась от других, теперь Анна-Мария без жадности и зависти могла смотреть на горы мяса и молочные продукты в торговых рядах. Она обедала раньше своих патронов, как в шутку их называла Ядвига, и у нее уже не вызывали раздражения слова тетушки Люси: «Ох, она нахватается всего на кухне и потом не может смотреть на то, что ставит на стол».

Святая Анна Орейская! Разве это не значило, что, хотя уже начался октябрь, она, бретонский каштан, зацвела? Правда, не на развалинах, а в безучастном, чужом, неуютном для молодых провинциалок Париже?

Кабинет директора был полон книг, присылаемых ему из Польши. На протяжении двух лет, даже после отъезда Ядвиги, она учила этот трудный язык, на котором говорили все в этой гостинице, учила по ночам, когда никто не мог ей помешать. Анна-Мария даже написала короткое письмо по-польски и отправила Эльжбете в день ее именин. И все же, хотя девочка и не забыла в Париже своих варшавских друзей, она предала их так же, как Сюзон предала ее, стыдясь странной двоюродной сестры.

Как-то раз она возвращалась из города на автобусе, который подвозил ее почти до самого дома. Был август, и в пустом городе она проводила свои третьи, самые интересные летние каникулы. Какой-то пожилой мужчина, постоянно ездивший по этому маршруту, улыбнулся и спросил, не живет ли она где-то здесь, недалеко от сада? Анна-Мария ответила утвердительно. На какой улице? Надеюсь, не на Ламандэ, рядом с этими славянами? Он именно так и сказал: «ces Slaves», с тем презрением, с которым каждый француз относится к иностранцам, уверенный в своем превосходстве над ними. Анна-Мария поспешно и как бы с облегчением возразила — уж очень ей не хотелось обмануть доверия этого совершенно чужого мужчины, — и он принял ее за свою, за парижанку. Через минуту, осознав свое предательство, она хотела сказать, что знает людей с улицы Ламандэ и что даже… Но пожилой мужчина вышел прежде, чем Анна-Мария успела переубедить его. С тех пор каждый раз, когда она шла по этой узкой улочке, ей становилось стыдно не только за ее убожество,