— Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У насеще шестьсот четвертей осталось, — спрашивал Алпатыч.

«Что отвечать ему? — думал князь Андрей, глядя налоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читаясознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, носпрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.

— Да, отпускай, — сказал он.

— Ежели изволили заметить беспорядки в саду, — говорилАлпатыч, — то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, вособенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.

— Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятельзаймет? — спросил его князь Андрей.

Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел нанего; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.

— Он мой покровитель, да будет воля его! — проговорил он.

Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами,приближаясь к князю Андрею.

— Ну прощай! — сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. —Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или вПодмосковную. — Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожноотодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.

На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогогомертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами вподолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда инаткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, свыразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с нейвместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.

Князь Андрей испуганно-поспешно отвернулся от них, боясьдать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганнуюдевочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимохотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он,глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему истоль же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Этидевочки, очевидно, страстно желали одного — унести и доесть эти зеленые сливы ине быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию.Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже вбезопасности, они выскочили из засады и, что-то пища тоненькими голосками,придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелымибосыми ножонками.

Князь Андрей освежился немного, выехав из района пылибольшой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами онвъехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшогопруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимопекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояланад говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было. В проезд поплотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду— какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крикии хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две,заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимисяв нем белыми телами, с кирпично-красными руками, лицами и шеями. Все это голое,белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, каккараси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оноособенно было грустно.

Один молодой белокурый солдат — еще князь Андрей знал его —третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенькоразбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматыйунтер-офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал,поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу,и визг, и уханье.

На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое,мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине изастыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:

— То-то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! — сказалон.

— Грязно, — сказал князь Андрей, поморщившись.

— Мы сейчас очистим вам. — И Тимохин, еще не одетый, побежалочищать.

— Князь хочет.

— Какой? Наш князь? — заговорили голоса, и все заторопилисьтак, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться всарае.

«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! — думал он,глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько отсамому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количествател, полоскавшихся в грязном пруде.

7-го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке наСмоленской дороге писал следующее:

«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.

(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтеногосударем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое своеслово.)

Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелюСмоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное местопонапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшимобразом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью,что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половинуармии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, какникогда. Я удержал с 15 тысячами более 35-ти часов и бил их; но он не хотелостаться и 14-ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мнекажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, —неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять,как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…

Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бысами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что неотступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образомвоевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…

Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, божесохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений —мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставитносить мундир. Ежели уже так пошло — надо драться, пока Россия может и покалюди на ногах…