— Брюхо болит! — сказал он своему племяннику графу Горчакову и уехал с развода, не дождавшись конца его. Никто бы не позволил себе сделать это, пока сам император присутствовал.

Андрей Горчаков всё старался сгладить резкости Суворова, но Павел видел все выходки старика и молчал.

Он всё ещё надеялся, что Суворов подчинится ему, но в конце концов понял, что строптивому старику не нравятся все прусские порядки, и был рад, когда Суворов попросился обратно в деревню. С тяжёлым сердцем отпускал Павел старика, зато приказал снять с него надзор и денежные начёты, надеясь, что в случае опасности Суворов придёт на помощь.

Так и случилось...

Франция, некогда поднявшая знамя свободы, равенства и братства, к последнему году восемнадцатого столетия явила миру своё новое лицо. Её армия начала наступление на другие страны, везде требуя территориальных приобретений, грабя крохотные города и государства, поднимая мятежи под знаком конституции, которой давно уже сама не верила. Взошла на небосклон Франции звезда генерала Бонапарта, преобразовавшего французскую армию, введшего новые правила ведения современной войны. Быстрота и натиск, стремление добиться решительного боя, драться с превосходящими силами и в самой лучшей позиции — таковы были его новые идеи и принципы. Пока ему приходилось иметь дело лишь с бездарными австрийскими генералами, которые неизменно оказывали ему много раз одну и ту же услугу — раздробляли свои войска, чтобы Бонапарту легче было разбивать их по частям. Военный дух, солдатчина победили во Франции и взяли верх над демократическими идеями. Теперь французы жаждали своего национального владычества над всей Европой, захвата всё новых и новых земель и, главное, ограбления тех наций и стран, что сдались по слову Наполеона, исполненные доверия к провозглашаемым им лозунгам свободы и равенства. Но слова и лозунги оказались только приманкой: вся Италия была покорена и бессовестно ограблена, свободная Венецианская республика выдана Австрии как провинция, а папа римский вынужден был заключить с Бонапартом позорный мир, по которому обязался выплатить победителю 300 миллионов франков, не считая разграбленных французами произведений искусства на многие миллионы. Бонапарт произвёл переворот. Директория пала, и теперь он единственный вершил дела в Европе.

Флот французов осадил остров Мальту, находившуюся под протекторатом России, — Павел Первый считался гроссмейстером ордена мальтийских рыцарей. Узнав об этом, Павел взбеленился и стал искать пути решительного противодействия Франции. Он даже отказался от традиционной политики противостояния с Оттоманской Портой и заключил с ней союз против Франции. Россия, как и Австрия, увидела настоятельную необходимость сопротивляться Наполеону, английский же посол теперь приобрёл при дворе Павла колоссальное влияние. Словом, заключалась некая коалиция против бесстыдных действий Бонапарта, ограбившего пол-Европы. Россия, Англия и даже Пруссия, сохранившая вооружённый нейтралитет, готовились к войне против Франции. Павел послал флот через Дарданеллы блокировать Корфу, а армию повелел вести через австрийскую границу.

Конечно, Наполеон не смог бы противостоять армиям коалиции, армиям четырёх стран. В его распоряжении было более 180 тысяч солдат, да ещё 60 ему поставили союзники. Но силы эти были рассредоточены на огромном пространстве между Немецким морем и южной Италией. Бонапарт потребовал от правительства призвать на службу всех способных носить оружие в возрасте от 20 до 25 лет. Рекрутский набор должен был поставить армии ещё 100 тысяч солдат, однако явилось к нему лишь 50 тысяч.

Но и при этих условиях Наполеон доблестно сражался, поодиночке разбивая австрийских генералов, всё ещё державшихся за старые методы и способы ведения войны.

Противоборствовать ему мог только один полководец в Европе, давным-давно введший в своих войсках ту же тактику, что и Бонапарт: решительный натиск, атака, захват, лучшие позиции и численный перевес сил. И давно уже говорил Суворов, внимательно наблюдая за Наполеоном:

— Далеко шагает мальчик! Пора унять...

Наиболее проницательные умы в Европе указали на Суворова как на единственного полководца, способного противопоставить Наполеону новую по тем временам тактику ведения войны. Английский кабинет-министр Питт предложил австрийцам призвать командовать объединёнными силами союзников Суворова, и император Франц поставил это имя условием заключения договора о борьбе с Францией.

Павел был польщён — он стремился показать Европе совершенство русской армии, пусть даже и под началом Суворова. Однако, посылая своего сына к армии Суворова, действующей в Италии, тем не менее отправил вместе с ним генерала Дерфельдена, имея в виду заменить им в случае надобности Суворова.

Константин в великой радости стал собираться на фронт. Радость его, правда, умерялась тем обстоятельством, что отец не назначил ему никакой должности в армии, а приказал быть лишь волонтёром[14].

— Приглядись, вникай, пригодится, — коротко заметил он ему, — придёт время, покажешь себя, будешь и ты командовать... — И, с нежностью посмотрев на сына, добавил строго: — Берегись безрассудства, оставь глупые выходки, не лезь на пули и не показывай им спину...

Константин едва сдержал навернувшиеся слёзы — ему было всего двадцать, и детство ещё не ушло из его глаз и повадок.

— Положитесь на меня, государь, — ответил он дрожащим голосом, — не подведу ни вас, ни... — он споткнулся, хотел было сказать «отечество», но вовремя вспомнил, что отец запретил употреблять это слово, — ни государство моё, Россию...

— Будь солдатом исправным, — наконец обнял сына Павел.

— Отец сказал тебе всё, что нужно, — вглядываясь близорукими глазами в лицо Константина, произнесла императрица Мария Фёдоровна, — а я прошу, будь осторожен, внимателен, избегая опасности, тебя будет ждать столько любящих сердец...

Она явно старалась выглядеть несколько театрально, не совсем входя в роль страдающей матери, но Константин почтительно поцеловал её пухлую белую руку:

— Матушка, вы всегда в моём сердце...

Пустые, почти ничего не значащие слова, просто соблюдение приличий. Ничего такого он не чувствовал в своём сердце, оно рвалось к военным баталиям, к новым местам вместо опостылевшего Петербурга с его рутиной и Петергофа с его бесконечными, ничего не значащими рапортами, из-за которых всегда возникали самые неожиданные неприятности.

Зато с женой, молоденькой и скромной, застенчивой и бледной Анной Фёдоровной, он дал себе волю:

— Всё, уезжаю, под пули, под ядра, к боевым делам, на волю...

И словно ушат холодной воды вылила она ему на голову:

— Вы помните своё обещание?

Он резко повернулся к ней.

— Да-да, помните, перед самой свадьбой вы обещали моей маменьке, что я увижу её в Кобурге. Вы теперь оставляете меня одну, но вы сами хорошо знаете, какие напряжённые отношения у меня сложились с моей свекровью. Мне будет так одиноко и скучно, и никто теперь не защитит меня от её нападок. Поэтому я прошу вас исполнить своё обещание.