о том, что Гитлер придет в Париж? Гитлер в Париже! Да разве можно поверить такому? Гитлер… это имя назойливо гудит у Пезе в голове, он вспоминает поджог рейхстага, то, что последовало за этим, — вот что такое для него Гитлер! Потом лейпцигский процесс, Димитров. Димитров заставил Гитлера отступить, а мы, неужели мы не сможем остановить его под Парижем? Для виноградаря из департамента Од Париж — это Парижская Коммуна, и Париж также — сердце партии. Нельзя допустить, чтобы нацисты, схватившие Тельмана, теперь…

Свет меркнет в глазах Виктора Пезе. Он вдруг подумал о том сержанте с оторванными ногами, который сегодня утром в Вандрессе умер возле него в амбаре на соломе. Виктор вспоминает, как лет десять тому назад в партийный комитет их деревни, в департаменте Од, присылали материалы, и они обычно оставались лежать в углу, а иногда даже кто-нибудь говорил: «Опять чего-то там в центре придумали!» Были это небольшие зеленые и желтые плакаты с крупными черными буквами; их бы следовало расклеивать по всей деревне, но в них было так удобно заворачивать всякую всячину. Плакаты против войны и фашизма. Конечно, в «Юманите» постоянно писали об угрозе войны. Но кто тогда верил в войну? Понятно, очень хорошо, когда говорят, когда пишут против войны. Но кто верил, что возможна война? Социалисты утверждали, что все это пропаганда. Мы думали, — конечно, пропаганда, ну и что же? Но у нас на руках виноградники, столько с ними возни, и надо же человеку иногда и повеселиться.

Нельзя поддаваться черным мыслям. Иначе тебе конец. У меня вышло много крови, но ничего опасного. Ничего опасного.

* * *

Генерал Жиро прибыл в Вервен 15 мая около двух часов пополудни. Со своей старой должностью он разделался быстро. Точнее, оставил все как есть, ибо сегодня в одиннадцать часов утра голландская армия капитулировала. 7-я армия должна отойти, и направить туда Корапа — хорошенький подарочек, нечего сказать, — можно только через двое суток, так как требуется время для передачи дел.

Генерал Жиро похож на президента республики Лебрена, только посолиднее. Бывает, где-нибудь на свадьбе встретятся вдруг два двоюродных брата, которые до сего времени никогда не видались, и сразу же гости начинают охать: смотрите-ка, смотрите, какое поразительное семейное сходство! Но всегда почему-то один из этих кузенов бывает печальным, а другой веселым. Так вот, президент республики — печальный кузен. А отличительной чертой Жиро является оптимизм. Должно быть, именно из-за этого качества выбор пал на Жиро, но теперь от него требуется поистине лошадиная доза оптимизма. Он сразу же начинает описывать своему преемнику положение дел в устье Шельды, чтобы Корап явился в 7-ю армию во всеоружии. И, кроме того, надо же хоть таким образом позолотить пилюлю. После этого пришлось приступить к наиболее деликатному вопросу — к положению дел здесь, у Корапа. Они просидели целый день и всю ночь. Так вот: генерал Корап еще утром приказал генералу Мартену держаться. Точно так же, как до того он уже неоднократно приказывал ему перейти в контрнаступление… как, разве 1-я танковая дивизия генерала Брюно со своими ста пятьюдесятью машинами не перешла нынче на рассвете в наступление? По крайней мере, в Ла-Ферте меня в этом уверяли. Генералу Брюно нанесены тяжелые потери. Сколько танков потеряли его батальоны? Справа, южнее, немецкие танковые части подходят к Филиппвилю. В тот час, когда Корап и Жиро, обложившись картами, изучают обстановку, Брюно отдает своим частям приказ отойти к дороге Метте–Флоренн. Он покидает Став, где находился его КП. Уже с полчаса немецкие танки в Филиппвиле и, выйдя из леса Розэ, спешат к Валькуру.

* * *

Сколько же километров мы проделали за сегодняшний день? Скажите, пожалуйста, господин лейтенант, еще далеко?

Лейтенант останавливается возле обратившегося к нему с вопросом сержанта Меркадье. Он ему определенно нравится. Хороший парень, крепко скроен. По профессии скульптор. Совпадение это или действительно так, но у скульпторов часто есть что-то скульптурное в фигуре.

— Насколько могу судить, сержант…

Лейтенант очень гордится своей картой. Он носит ее у пояса, в кожаном планшете под целлофаном. — Двигаемся мы, вообще говоря, на Флоренн; глядите-ка, мы только что прошли Сотурский лес, значит, с утра сделали километров двадцать. Если учесть ночной переход, с нас большего и требовать нельзя; быть может, полк остановится в Вилье-ле-Гамбон, а мы расположимся несколько дальше — на дороге Филиппвиль–Динан.

— Господин лейтенант, — говорит Крике, — посмотрите-ка, что там!

Там горел Филиппвиль: курчавый столб, то оранжевый, то коричневый, разматывал, подымаясь к небесам, траурные завитки. Перед черной лапой пламени чувствуешь себя маленьким, слабым. Снова самолеты? На этот раз на них никто не обращает внимания. Должно быть, начинаем привыкать. И потом вдруг все чувствуют, что колонна подтягивается, останавливается, трогается вновь. Впереди люди, они идут по узкой дороге навстречу полку. Кто это такие, штатские? Нет. Солдаты. Лица и куртки их неразличимо пыльного цвета, видно, что они выбились из сил, идут они не в строю, а беспорядочной толпой, их гонит какая-то непонятная сила… у всех винтовки, но они похожи на дезертиров. Где же офицеры? Чорт побери, да ведь это стрелки. Наши. Алжирцы. Заросшие щетиной лица. Видно, дня три не брились. По блестящим скулам течет пот — давно не спали. Нестройная зыбь плечей — идут не в ногу. Посмотри, они будто даже постарели… Зуавы засыпают их вопросами. Что, что они говорят? — Не надо туда, не надо туда! — Они показывают через плечо куда-то назад и предостерегающе машут руками. Капрал, поровнявшись со взводом Жан-Блэза, объясняет: — Не идите этой дорогой! Танки! Боши! Все наши убиты… все убиты…

Офицеры, командиры взводов, тревожно мечутся между беглецами, потерявшими всякое представление о действительности, и своим свежим подкреплением, которое им надо вести дальше. — А ну, убирайтесь! — А тем только того и надо. Они бегут. Подходит другая группа. Надо бы не допускать соприкосновения наших зуавов с этими дезертирами. Но подите-ка попробуйте что-нибудь сделать! — Не ходите туда! — А мы именно туда и идем.

Что это за деревня, вон там, Крике? А вот, очевидно, шоссе. Вдруг колонна подалась назад. Команда, крики офицеров: стой! стой! Ранцы снять… очень кстати, а то ноги у меня… Как, говоришь, ноги?.. Лейтенант, проходя мимо Жан-Блэза, бросил на ходу: — Там немцы. — Немцы? Где? Над головами шныряли самолеты, они, видимо, высматривали, что делается на дороге. — Чьи это птички? — спросил Крике. — Ты что,