Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хэй поймал себя на том, что ему с трудом удается сосредоточиться. Такой знакомый, обыденный процесс прикосновения пера к бумаге всегда рождал точные мысли. Теперь под убаюкивающий металлический перестук колес о рельсы появилась рассеянность. Иностранные дела — более безопасный сюжет, чем сомнительный Справедливый курс. Война между Россией и Японией имеет огромное значение, но как он объяснит это публике, когда ему не удавалось втолковать это президенту? Его тревожило то, что кайзера и президента связывают все более дружеские отношения; впрочем, их многое роднит в смысле осознания своей имперской харизматической миссии. Каждый считал благом поражение восточной империи царя. С другой стороны, Хэй полагал, что победоносная Япония доставит Соединенным Штатам и их новой блистательной тихоокеанской империи немало проблем.
«Открытые двери», написал Хэй, не ощутив обычной гордости за эту знаменитую и несколько театральную формулу, которую он некогда сотворил. Решится ли он упомянуть тайное наращивание германского военного флота? Заговор ли это немцев, как утверждают некоторые, с целью подрыва Британской империи, а также и Соединенных Штатов с помощью всех этих — сколько их сейчас миллионов? — немецких иммигрантов, с их газетами, сообществами, с их ностальгией? Но президент отказывается верить в такой заговор. Он считает, что понимает кайзера и немцев. Хэй же считал, что сам он хорошо понимает это варварское племя; Хэй их опасался. Имея на востоке униженную Японией Россию, кайзер может двинуться на запад. Он нерешительно вывел слово «мир», затем «мясо». Когда во время испано-американской войны вспыхнул скандал из-за поставок тухлого мяса, потребовалось вмешательство правительства, и Рузвельт предложил закон о мясной инспекции, отвергнутый конгрессом. Можно похвалить правительство, но Хэй сомневался, сумеет ли он извлечь достаточно ораторской магии из этого сюжета.
За спиной вежливо кашлянул Генри Адамс.
— Я вторгаюсь в творческий процесс?
— Я пытался пересказать стихами закон о мясной инспекции. Но ничто ни с чем не рифмуется. — Хэй закрыл блокнот. Проводник принес чай.
— Миссис Хэй говорит, что вы должны это выпить, сэр.
— Должен значит должен.
Хэй и Адамс смотрели в окно, точно надеясь увидеть там нечто необыкновенное. Сплошное однообразие, подумал Хэй.
— Король Теодор беспокоится о своем королевстве, — сказал Хэй после паузы.
— В этом нет нужды, даже после кончины Марка Ханны. — Чудовище коррупции отправилось на тот свет в феврале, до последнего дня он собирал деньги на выдвижение кандидатуры, не своей, а Рузвельта. Некогда враги, они давно уже пришли к согласию. Что касается демократов, то их рыцарь Уильям С. Уитни тоже умер в феврале. Без Уитни не осталось никого, кроме Херста, кто мог бы финансировать победоносную кампанию. Все работало на Рузвельта, и все же Адамс был озадачен.
— Почему Рут отказался возглавить избирательную кампанию?
Хэй испытал макабрическое удовольствие от своего ответа.
— Он был убежден, а может, и сейчас думает, что у него рак груди.
Удивленное выражение лица Адамса было ему наградой.
— Но ведь только дамы были до сих пор отмечены этим знаком божьей благодати.
— Дамы — и Илайхью Рут. В общем, опухоль ему удалили, и он себя нормально чувствует. Из него вышел бы отличный президент.
— Почему вы говорите — вышел бы?
— Он адвокат и слишком тесно связан с зловредными корпорациями и трестами. А потом забастовка шахтеров… — Забастовка шахтеров в 1902 году посеяла в стране такую панику, что Рузвельт пригрозил взять шахты под контроль государства; поскольку общественное мнение было на стороне шахтеров, угроза встретила поддержку. Хотя на общественное мнение редко обращалось внимание, Рузвельт опасался, что демагоги вроде Брайана и Херста попытаются науськивать толпу и, чтобы предотвратить революцию, он направил Рута к владельцу шахт, самому Дж. Пирпонту Моргану, дабы убедить его повысить зарплату шахтерам при сохранении девятичасового рабочего дня в прежних невыносимых условиях. Заслугу за прекращение забастовки Рузвельт приписал себе. Рута обвиняли и рабочие, и шахтовладельцы, считая достигнутый компромисс неудовлетворительным; это стоило ему президентства.
— В какой степени ваш брат Брукс влияет на Теодора? — Когда одолевали сомнения, Хэй любил прямую постановку вопроса.
Генри Адамс вскинул голову, как лысая бородатая сова.
— Ты видишься с Его Величеством ежедневно. Я — нет.
— Ты видишь Брукса…
— Стараюсь как можно реже. Видеть его — значит слышать. — Адамса передернуло. — Это самое кровожадное создание, какое я когда-либо знал. Он хочет войны — где угодно, лишь бы в наши руки попал Северный Китай. Что касается внутренней политики, то, написал он мне, «Мы должны проводить Новый курс, то есть подавлять штаты в пользу централизованной диктатуры Вашингтона». Он часто пишет Теодору?
Хэй кивнул.
— Я не пользуюсь их доверием. Для этого я недостаточно люблю войну. Что мне сказать в Сент-Луисе о наших громадных достижениях?
Адамс улыбнулся, не разжимая губ.
— Можете сказать, что замечательное изобретение моего деда, доктрина Монро, изначально предназначенная для защиты нашего — обратите внимание на это холодное собственническое «нашего» — полушария от европейских хищников, ныне понимается президентом Рузвельтом расширительно, что абсолютно незаконно, под него попадает Китай и любая часть мира, где мы намерены вмешаться в чужие дела.
— Это не доктрина Хэя.
— Но это и не доктрина Монро. Однако шедевр моего деда начал распадаться, когда в восемьсот сорок восьмом году президент Полк заявил конгрессу, что завоевание нами Мексики оправдано доктриной Монро. Мой дед, в то время рядовой член палаты представителей[331], осудил президента с трибуны конгресса и рухнул замертво во время заседания. Когда Теодор недавно объявил, что на нас лежит обязанность, опять-таки в силу доктрины Монро, наказать «хронических нарушителей закона» в Южной Америке, а также «осуществлять международный полицейский контроль», я едва не рухнул замертво за утренним кофе.
Хэй и сам ощущал некоторую неловкость в связи с проведением внешнеполитического курса, к
