Однако внешность самого Чапмена также бросалась в глаза. Как-то вечером, у входа в ресторан Princ's в Уэст-Энде, Эдди нос к носу столкнулся с вором-форточником в коричневом двубортном костюме, которого знал еще до войны. Возбужденный и слегка пьяный, тот протянул руку со словами: «Привет, рад тебя видеть». Тус был готов вмешаться, однако Чапмен холодно посмотрел на знакомого, бросил: «Здравствуйте» — и продолжил путь. Однако тот продолжал идти за ним, бормоча извинения за свою ошибку и настойчиво повторяя, что Чапмен «как две капли воды похож на одного его знакомого». Чапмен, перейдя на французский, отпустил «шутливое замечание о брате-близнеце» и оставил изумленного мужчину в дверях. Бэквелл решил, что блеф сработал: «Человек извинился и ушел, пораженный, но, думаю, вполне уверенный, что ошибся». Чапмен заявил, что забыл, как зовут его знакомого, однако его компаньоны ему не особо поверили. «Думаю, вполне естественно, что Зигзаг не раскрыл личность этого форточника из чувства долга перед своими прежними товарищами-уголовниками, — сообщал Рид. — Но, в конце концов, это не наша забота».

Этот инцидент лишь усилил недовольство Чапмена его полутюремным существованием, позволявшим ему видеть тот Лондон, который он знал, но не быть частью его. Он потребовал встречи с Уинстоном, младшим братом, который, насколько он знал, служил в армии, однако ему сообщили, что, «согласно имеющейся информации, его брат в настоящее время находится в Индии» (что было неправдой). Как-то ночью он решил, выбравшись из окна дома на Креспини-Роуд, сбежать в Уэст-Энд, однако совесть не позволила ему сделать это, поскольку «это было бы не в интересах работы и его товарищей». Однако он скучал по старым друзьям и однажды попросил Рида найти Бетти Фармер. Рид не был уверен, ищет ли Чапмен этой встречи с амурными целями или просто хочет извиниться за то, что столь эффектно бросил ее в обеденной зале отеля на Джерси три года назад. Как и в других случаях, мотивы действий Чапмена было трудно разгадать: он был человеком, всегда оставлявшим для себя лазейки, от природы неспособным сделать ставку, не обеспечив достаточно надежной страховки. Однако последним следом Бетти Фармер было ее слезное заявление в полицию Джерси в 1939 году. Она исчезла. Рид решил, что это к лучшему. Эмоциональная жизнь Эдди и так была усложнена сверх всякой меры.

В конце концов было решено устроить Чапмену встречу с одним из немногих его друзей, заслуживающих доверия, — режиссером Теренсом Янгом, служившим на тот момент в контрразведке одной из бронетанковых дивизий вооруженных сил метрополии. В предыдущие годы Янг успел обрести некоторую известность как подающий надежды режиссер, и теперь его все время пытались вытащить с армейской службы и пристроить к производству пропагандистских фильмов. Говорят, что сам Черчилль выказывал личный интерес в этом деле. Маршалл из В1А встретился с Яном за чашкой чаю в «Клэридж» и спросил, захочет ли он встретиться с Чапменом на условиях строгой секретности, чтобы «поговорить о старых друзьях» и «поддержать его дух». Янг с радостью согласился, присовокупив, что часто задумывался о судьбе своего старого грешного приятеля. «Он сказал, что Зигзаг — мошенник и всегда останется таковым, но при этом неординарная личность», — докладывал Маршалл.

Янг своими описаниями дополнил картину гламурного и порочного мира, в котором жил Чапмен перед войной, его знакомых из числа людей кино, театра, литературы, околополитических и дипломатических кругов, его популярность, «особенно среди женщин». Маршалл поинтересовался, можно ли доверять Чапмену настолько, чтобы привлечь его к работе в разведке? Янг ни минуты не колебался: «Ему можно доверить самую сложную миссию в уверенности, что он с ней справится и не предаст пославших его туда. Однако вполне вероятно, что в один прекрасный день он ограбит того, кто его послал, — чтобы затем выполнить миссию и вернуться к ограбленному с докладом». Другими словами, на него можно полностью полагаться в том, о чем с ним договорились, тогда как во всех остальных отношениях он человек крайне ненадежный.

Чапмен и Янг встретились за поздним ужином в небольшом угловом кабинете «Савоя». Присутствовавший здесь же Маршалл следил, чтобы все прошло гладко. Они, похоже, «были рады видеть друг друга, беседа была очень оживленной», — докладывал Маршалл. Однако с количеством выпитого разговор все более и более переключался на войну, и Янг упомянул о том, что, по его мнению, победа союзников «неизбежна». Чапмен отрезал, что такие разговоры не более чем «самодовольная ограниченность», после чего стал петь дифирамбы «идеализму Гитлера, а также силе и эффективности германского солдата». Невзирая на все педагогические усилия Бэквелла и Туса, последствия столь долгой жизни среди нацистов все еще давали о себе знать. На обратном пути к дому на Креспини-Роуд Маршалл предупредил Чапмена, что высказывать подобные вещи — «неосмотрительно, вне зависимости от того, сколько в них правды».

Веру Чапмена в эффективность германской военной машины удалось подорвать совсем другим путем: у абвера все еще продолжались трудности с радиосвязью. «Наиболее секретным источникам» удалось выяснить, что специально для приема сообщений Фрица в Сен-Жан-де-Лузе была установлена новая радиостанция под кодовым именем «Хорст», с которой работал постоянный оператор, идентифицированный как лейтенант Воньи. Однако 14 января Морис прислал радиограмму, гласящую, что Чапмен должен продолжать посылать свои сообщения «вслепую», поскольку у новой станции сломалась антенна. После очередного доказательства своей неумелости немцы оказались перед необходимостью оправдываться. Следующее послание Чапмена фон Грёнингу было, по его собственным словам, «кляузой»: «FFFFF РАЗДРАЖЕН И РАССТРОЕН ПРОБЛЕМАМИ СО СВЯЗЬЮ. ЭТО БЕЗОБРАЗНАЯ РАБОТА. МНЕ ОБЕЩАЛИ ПОЛНУЮ ПОДДЕРЖКУ, И Я ДОЛЖЕН ЕЕ ИМЕТЬ. РАБОТА ИДЕТ ОТЛИЧНО. ДОСТАЛ ВСЕ, ЧТО ВАМ НУЖНО. ВЫ ДОЛЖНЫ СДЕЛАТЬ ЧТО-НИБУДЬ ДЛЯ УСТРАНЕНИЯ ПРОБЛЕМЫ. Ф.».

На следующий день весь радиообмен абвера тщательно изучался, чтобы оценить эффект этого демарша. Никаких следов. Очевидно, радист просто решил придержать взбешенное послание, по словам Рида, «чтобы самому не оказаться мишенью для ярости фон Грёнинга».

Не в первый и не в последний раз маленькие винтики большой машины действовали по своему собственному разумению с одной лишь целью — чтобы руководство не догадалось об их собственной некомпетентности. Через несколько дней Морис прислал радиограмму, в которой угодливо сообщал, что антенну починили и, кроме того, «приняты некоторые другие меры». С этого момента связь работала бесперебойно.

Чапмен в сопровождении Бэквелла отправился закупать все необходимое для изготовления бомб. Если Чапмен собирался внушить немцам, что устроил теракт на заводе «Де Хавилланд» с помощью взрывчатки, он должен заранее знать, возможно ли закупить все необходимые для ее составления ингредиенты. Все оказалось до изумления просто. В магазине Timothy Whites они купили хлорат калия, предлагавшийся как средство для уничтожения сорняков. В Хэрроу, в Boots приобрели перманганат калия и селитру. Магазин J. W. Quibell на Финчли-Роуд был рад продать Чапмену серу в порошке, средство от моли и алюминиевый порошок, оказавшийся обычной краской-серебрянкой. Муку и сахар по сходной цене можно было приобрести у любого бакалейщика. Британия, быть может, и задыхалась в тисках нормированного потребления, однако добыть все необходимое для самодельной взрывчатки оказалось на удивление просто: если бы Чапмену вздумалось купить ингредиенты для изготовления обычного торта, это наверняка стоило бы ему куда больших хлопот. Список покупок Чапмена ни у кого не вызвал вопросов; однажды, когда он по ошибке употребил немецкое слово Kalium, помощник аптекаря просто решил, что покупатель имеет в виду кальций. Вернувшись на Креспини-Роуд, Чапмен начал «в небольших объемах» экспериментировать с разными видами взрывчатки. На сей раз он не устраивал учебных взрывов: в отличие от жителей домов, соседствующих с виллой Бретоньер, благонравные обитатели Хендона явно не стали бы терпеть горящих пней, со свистом прилетающих на задний двор. «Это заняло Эдди, — писал Бэквелл. — Однако он был очень обеспокоен и не мог ни на чем сосредоточиться на сколько-нибудь долгое время».