племянника и, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху. Муса сделал то же.

Потом они оба поклонились коснувшись лбами земли, затем прочтя молитву, погладили себе руками лица, будто умывались. Закончили ритуал, соединив их в конце подбородка.

— Это че? — тихо спросил меня Андрей, один из спасателей, подтолкнув легонько плечом. Мы с ним собирали сухие ветки чуть поодаль.

— Молитву читают, — так же тихо ответил я.

— А ведь Бога нет, они разве не знают?

— Тебе жалко, что ли? Каждый волен оставаться в плену своих предрассудков. Пусть.

— Я бабке своей, пока она была жива, тоже лекции про атеизм читал, когда пионером был. А она знаешь, как на меня смотрела?

— Нет, как?

— Качала головой мол, слушает и соглашается, а сама смотрит таким жалостливым взглядом таким, будто я больной какой-то, при смерти. До сих пор забыть не могу. Умерла с улыбкой на лице.

— Это ты к чему рассказываешь Андрюх, ты же в комсомоле был? Партийный?

— В комсомоле был, но я принципиально беспартийный — взносы платить неохота. А рассказываю, потому что бабка умерла с улыбкой, будто было ей куда в лучшее место переезжать. А вот всех жмуров, которых видел и которые были атеистами у всех рожи после пьянки перекошенные какие-то. Не замечал?

— Я не вглядывался особо. Не думал об этом.

— А вот думаю, может они знают чего-то такого чего мы не знаем? Как моя бабка?

Он посмотрел на небо, будто надеялся там увидеть ответы на интересующие его вопросы.

— Андрюх, ты только при Гунько такие разговоры не заводи, еще не хватало, чтобы он на тебя кляузу за пропаганду религии на работу накатал. Он может.

— О чем это вы тут шушукаетесь, — услышал я громкий голос руководителя отряда, — Бурцев ты ничего про месторождения не вспомнил? Ничего тебе здесь не напоминает?

Он стоял за спиной и пытался подслушать наш разговор.

— Нет Николай Прокофьевич, не напоминает.

— А про Гибаряна, не вспомнил ничего?

— А про Гибаряна, я вам сказал, что мы к притоку Такин-Жам с другой стороны двигались. С противоположной. Мы на этом маршруте минимум трое суток потеряем. Нерационально ресурсы расходуем

— Ну, то не тебе решать, как нам ресурсы расходовать. Твое дело вспоминать.

Я почувствовал на себе два колючих черных взгляда. Муса и Султыг внимательно слушали Гунько и смотрели на меня.

Создав импровизированный очааг, мы стали разогревать еду. Люди порядком устали и проголодались.

За обедом Ямазовы отказались от тушенки и черного хлеба. Они достали еще один коврик и разложили на нем свою еду, которую захватили с собой.

Вроде как импровизированный столик, на котором были блины в масле, сыр, чуре́к — тонко раскатанный хлеб, вяленое мясо и мед.

Ямазов пригласили всех угоститься. Все вежливо отказались, тогда он отломил небольшой кусок чурека, макнул его в мед и протянул мне.

Видимо, это означало особое расположение ко мне. Я не стал упираться, принял, поблагодарил, очень медленно прожевал.

— Да ты не бойся — не отравлю, — Султыг заулыбался.

— Тогда и вы мое угощение попробуйте. Оно — кошерно. В смысле я думаю, что вам можно.

При слове «кошерно» Султыг поморщился, но понял, что я не желаю его оскорбить, а просто не знаю как правильно выразиться.

— Кто нибудь еще хочет? — он протянул плошку с медом и чуреком. Но все еще раз поблагодарили и не стали есть.

Я добрался до своего рюкзака.

Алена в последний момент сунула мне в дорогу банку с консервированными персиками, которую ей принес кто-то из пациентов.

Я вскрыл ее ножом и протянул Ямазову — старшему. Тот, сидя по-турецки, взял банку в руку. Он видел такие персики впервые. Заглянул внутрь, понюхал.

Указал на рюкзак племяннику, который извлек из него складной перочинный нож с вилкой и передал дядьке.

Гаглай деликатно запустил вилку в банку, чем немало меня удивил. В походах едят или ложкой или руками, реже с ножа.

Он извлек не самую большую оранжевую, мясистую, сочную половинку персика, осмотрел ее.

А потом с шумом отправил ее себе в рот, стараясь сделать так, что бы ни капли сока не пролилось ему на одежду или землю.

Он жевал и качал головой в знак того, что ему понравилось, но банку вернул.

Я протянул банку его племяннику, но тот заулыбался, скромно опустил глаза и отрицательно замотал головой.

— Не, я такое не ем.

— Попробуй, чё ты?

— Не-не.

Странное поведение. От того утреннего агрессивного волчонка не осталось и следа.

Я знал, что ему очень хотелось попробовать, но он стеснялся своего старшего и поэтому отказался пробовать персики в его присутствии.

— Ладно, как знаешь, — я не стал настаивать, — мужики: консервированные персики, налетай, — и передал банку Володе.

Начало похода, трапеза и поведение гаглаев озадачили меня. Мы вроде как преломили хлеб вместе со всеми, взаимная враждебность куда-то исчезла. Я даже понимал, почему Султыг Ямазов, так жестко обращался с племянником.

Но тем не менее я не собирался расслабляться, а знал зачем они здесь. Надо держать ухо востро.

Мне нельзя упускать из виду карту Гунько, особенно когда мы приблизимся к району поиска.

Он как раз ее достал, чтобы отметить координаты стоянки и занести данные в журнал.

Ямазов вопросительно посмотрел на Гунько.

— По графику? Успеваем?

— Да все путем, — ответил Николай Прокофьевич, что-то напевая себе под нос.

Я без всякой задней мысли подошел сзади и заглянул ему через плечо в разложенную карту с пометками. Сравнив увиденное на бумаге с ориентирами на земле, я опешил.

— Э, погодите! А почему мы сошли с маршрута?