Решение пришло как будто случайно, определилось одним закономерным, но и случайным происшествием, событием. Скончался священный белый бык, живое воплощение животворящего, благотворящего египетского божества-солнца — Амона-Ра. Жрецам предстояло избрать среди многих обычных быков новое живое воплощение бога и торжественно водворить в один из дворов большого храма. Подобная церемония повторялась почти каждые двадцать лет. Это был чисто египетский древний обряд, собиравший множество аборигенов, приветствовавших священного быка. Лагиды всегда полагали, что не следует вмешиваться в это египетское народное действо своим греко-македонским присутствием. Возможно, полагали верно. Но она решила, решилась поступить иначе... Она примет участие в этой церемонии! Она поклонится богам Египта, народным богам! Она покажет, что чтит обряды египетского народа. И в то же время она всем напомнит о великом Александре, о греко-македонце, которому жрецы Египта открыли тайну его рождения от Амона, воплощения солнца и силы плодородия; о великом Александре, которого изображали двурогим как сына быкоголового Амона!..

Арсиноя одобрила этот план, горячо поддержала и решила показаться народу вместе с сестрой. Одетые в египетские платья старинного покроя, они взошли на палубу священной барки и проплыли по Нилу до Асьюта, а затем возвратились в Александрию. Толпы народа видели их, царицу, супругу молодого царя, и её сестру, царевну. Клеопатра пребывала в состоянии душевной приподнятости, почти нервного возбуждения. Она даже не в силах была следить за ходом сложных обрядов, не улавливала молитвенных слов... Молодую царицу и царевну охотно приветствовали, но между собой слишком многие недоумевали: что означает это участие женщин из дома Лагидов в древнем египетском обряде? Тем не менее дважды, на пристани в Асьюте и в александрийском порту, царица произнесла речь, в которой говорила о единстве египетских и греческих богов, о Зевсе-Амоне, о великом Александре, сыне Амона! Нашлось немало людей, приветствовавших Клеопатру и радостно согласившихся с её словами, особенно в Александрии...

Как ни странно, более всего запомнились обеим девушкам, Арсиное и Маргарите, заросли папируса, длинные стебли тонкие, вздымавшие вверх свои растрёпанные венцы... Отчего-то было трогательно видеть этот будущий писчий материал в виде живых, колыхающихся под ветерком речным растений...

Этот священный бык скончался почти одновременно с Клеопатрой, как и её кошка Баси — олицетворение египетской богини Бастис!..

Возвратившись в Александрию, царица приказала установить в порту стелу с изображением священного быка и высечь иероглифическую надпись: «...Великая царица, госпожа Верхнего и Нижнего Египта, Исида олицетворённая, Клеопатра Филопатра, сопроводила священного быка, живое воплощение Амона, в священной барке Амона...» В день установления стелы она распорядилась устроить в порту выступления музыкантов, певцов и танцоров, и угощение. К её удивлению, Арсиноя не присутствовала. Зато явились Потин и Теодот, стояли вместе с ней на помосте, улыбались... Во дворец она возвратилась поздно, очень усталая, быстро вымылась и легла. Утром вспомнила об отсутствии Арсинои на празднике в порту. Пошла к ней. Разговор был неприятным. Сначала Арсиноя пыталась делать вид, будто нимало не обижена на сестру, но лицемерить умела плохо. А Клеопатра не могла понять, почему обижена Арсиноя. Арсиноя спрашивала, как прошёл праздник. Клеопатра ощущала, будто меж нею и младшей сестрой натянулась тонкая, невидимая тугая нить, и каждое произнесённое слово будто скользит, удерживает равновесие на этой нити...

— Я не понимаю, чем я обидела тебя!

— Не может быть, чтобы ты не понимала!

— Кама, не сжимай пальцы рук на коленях! Какая трагедия успела разыграться с той поры, как мы с тобой стояли на палубе священной барки?

— Ты веришь в священного быка?

— Более — в Исиду! Слышишь, я отвечаю, не задумываясь.

— Ты и вправду не понимаешь, какую обиду...

— Я обидела тебя?!

— Поклянись памятью о Веронике, что и вправду не понимаешь!

— Клянусь! Только это ты оскорбляешь меня, подозреваешь, не могу понять, в чём!..

— Хорошо! Мне и самой трудно говорить. Не обвиняй меня в мелочности. Однако... Ведь ты... В надписи на стеле ничего не сказано обо мне!

Для Маргариты подобное заявление действительно оказалось неожиданностью. Она молчала, но в душе стремительным комом нарастала досада. Досада стремительно обрела голос:

— Почему должно быть сказано о тебе? Надпись говорит о царице. Это совершенно официальная надпись... — Маргарита чувствовала свою уверенность наигранной. В сущности, она даже и колебалась: а если Арсиноя права?.. Но в это время Арсиноя взяла совершенно неверный тон некоторой заносчивости; не потому что была заносчива, а потому что переживала с этой отчаянной горячностью обиду:

— Значит, я для тебя — то самое лицо, не принадлежащее к царскому дому? Даже и не синдрофиса! Лучше бы отец не признавал меня вовсе! Это было бы лучше, чем унизительная половинчатость! Кто я во дворце? Не приближенная царицы, не царевна... Родные моей матери умерли. Даже и рабыни смеются надо мной!..

— Ах, это нытье! Постоянное нытье!.. — Маргарита смотрела на Каму дерзко; в детстве, бывало, так смотрела. Каму пугал такой взгляд сестры... — Может быть, ты и подружилась со мной из корысти? Чего ты хочешь? Говори прямо!..

— И скажу! — Арсиноя всегда была такова: теряла в какой-то миг тяжёлого разговора самообладание и говорила правду, такую правду, какую не надо было говорить! — И скажу! Я хочу видеть тебя царицей, а я чтобы была твоей соправительницей!..

Маргарита всё же немного растерялась. По сути, Арсиноя не сказала ничего дурного...

— Но всё же корысть... — нерешительно произнесла Маргарита. И вдруг и сама выговорила свою правду: — Зачем ты это сказала! Не надо было!

— Я сказала правду! — Арсиноя замкнулась в своём упрямстве, внезапно накатившем.

Маргарита промолчала длинный, долгий миг. Остыла.

— Может быть, это и хорошо, то, что ты сказала мне правду, призналась... — Маргарита хотела было закончить: «...в своей корысти!», но не захотела обижать сестру.

— Мне не в чем признаваться. Мы не на суде. И если тебе не нужна сестра, которая честно дружит с тобой, поддерживает тебя...

— Перестань упрямиться, Арсиноя! Конечно, ты нужна мне. Я совершила ошибку, но уже нельзя изменить надпись, ты знаешь! Было бы странно, если бы я приказала изгладить эту надпись и выбить новую! Но я не собираюсь бросить тебя. Да и о каком моём самовластии может идти речь? Существует мой муж, существует его младший брат...

— А изгнание отца и воцарение Вероники?

— Я покамест не вижу, как бы я могла изгнать моих братьев.

— Будем думать вместе.

— Будем... — Холодность прозвучала в голосе Маргариты. — Но я тебе искренне говорю: ты напрасно говорила со мной так!..

— Было бы лучше, если бы я лгала?