Рядом с ней Хейверс распаковывала коробку, хранящую, по-видимому, гражданскую одежду Дрюитта. Таковой, как и у любого другого человека, посвятившего свою жизнь Богу, у него было немного – вся приглушенных тонов, ничем не выделяющаяся, но на удивление очень аккуратно сложенная. Среди одежды лежало простое деревянное распятие без фигуры Христа, которое туда, скорее всего, положили для большей сохранности. На нем была небольшая пластинка с надписью: «Йену от мамы с папой. С любовью» и датой. Скорее всего, это была дата его рукоположения в чин диакона. На самом дне коробки находился файл с длинным списком мужских и женских имен с указанием адресов и телефонов. Скорее всего, это был список членов детского клуба, а в скобках рядом с именами были указаны данные родителей. Под файлом оказались сложенная газета и пачка открыток, похожих на рекламные открытки музыкальной группы, называвшейся «Хэнгдог Хилбиллиз». На каждой из них была новая фотография группы, новая дата и адрес нового зала. Оказалось, что Йен Дрюитт был членом этой группы и на открытках был изображен играющим на корыте. Остальные члены играли на банджо, старой стиральной доске, ложках и гитаре[94]. И костюмы у них были соответствующие названию группы[95], поскольку все они были одеты в ветхие одежды. В следующей коробке, которую открыла Изабелла, как раз лежали сценические костюмы Дрюитта, начиная с вылинявших защитных комбинезонов и кончая детскими нагрудниками, грубыми башмаками, изношенными футболками, рубашками, протертыми до основы, и различными шляпами.

Найденная газета была еще одной копией «Эха Ладлоу» с рассказом о присвоении Йену Дрюитту титула «Человек года». Хейверс прочитала статью очень внимательно, чего не сделала суперинтендант, и вслух повторила список достижений диакона: член группы по охране кошек от стерилизации, лидер детского клуба Ладлоу, член добровольного общества помощи жертвам насилия, организатор и создатель Божьего патруля в городе, руководитель хора прихода церкви Святого Лаврентия. Кроме всего этого, Дрюитт также посещал обездвиженных больных, стариков и реабилитационные клиники.

– Черт побери, – произнесла Хейверс, – когда же этот парень выполнял свои обязанности диакона?

Изабелла знала о том, что входит в обязанности диакона, ничуть не больше Хейверс, поэтому предположила:

– Может быть, все это и есть его обязанности?

– Похоже на то… – В голосе сержанта слышались сомнения.

Суперинтендант посмотрела на нее. Барбара щурилась от любопытства, но, как только почувствовала, что на нее смотрят, постаралась придать своему лицу равнодушное выражение. По мнению Изабеллы, это не только раздражало, но и было контрпродуктивно.

– Отставить, сержант, – сказала она и сразу же поняла, что это прозвучало так, будто мать разговаривает со своей дочерью-подростком, посмевшей высказать свое мнение.

– Что именно? – уточнила Хейверс.

– Если вам в голову приходят какие-то мысли, то я предпочитаю о них знать.

– Прошу прощения, командир, я…

– И прекратите эти ваши постоянные извинения!

– Простите… – Барбара зажала рот рукой.

– Давайте все-таки придем к какому-то общему знаменателю. – Суперинтендант раздраженно посмотрела на сержанта. – Мы здесь для того, чтобы во всем разобраться. И чем скорее мы это сделаем, тем скорее вернемся в Лондон. Так что вы хотели сказать?

– То, что это все выглядит как-то неестественно. – Хейверс показала на статью, включавшую в себя также интервью с несколькими людьми, которым Дрюитт так или иначе помог своей деятельностью, и с теми, кто работал с диаконом плечом к плечу в разных ипостасях. Как и следовало ожидать, все они с восторгом говорили о том благотворном влиянии, которое он оказывает на молодежь в городе, о его благородстве духа, о его душевной теплоте и доброте.

– Как будто он, знаете… «слишком сильно протестует».

– Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Прос… ой! Это из Шекспира. «Эта женщина слишком сильно протестует»[96] и все такое.

Изабелла села на пятки возле той коробки, которую разбирала стоя на коленях, и подозрительно осмотрела Хейверс.

– Почему мне все время кажется, что вы научились у детектива-инспектора Линли всяким восхитительным вещам? И часто вы используете в ваших совместных расследованиях цитаты из Шекспира?

– Просто он старается развить во мне вкус к лучшим образцам поэзии, командир… – Сержант закашлялась. – Думаю, что скоро мы перейдем к Диккенсу. Но только после того, как закончим с Шекспиром. У него он, кстати, выбирает кровь. Я хочу сказать, пьесы, в которых кого-то убивают. Но пока я освоила только «Гамлета». Путаюсь, когда дело доходит до «Макбета»[97].

Какое-то время Изабелла молча смотрела на нее. Что-то в глазах Хейверс говорило о том…

– Вы сейчас шутите, правильно? – спросила суперинтендант.

– Ну-у-у… да. Наверное. Совсем чуть-чуть.

– Почему я поняла это только тогда, когда вы заговорили о трудностях с «Макбетом»? И почему мне кажется, что вы даже во сне можете его цитировать?

– Это неправда, – поспешно возразила ей сержант. – То есть только до той сцены с окровавленным кинжалом. Ну, может быть, еще сцену сна и проклятого места, но не больше.

– Понятно… – Изабелла решила вернуться к тому, с чего они начали. – Так что про эту женщину?

– Мне просто кажется, что все это волонтерство, – тут Барбара указала на статью, – имеет под собой какую-то подоплеку. И что она касается как раз проблемы восприятия человека. Этот звонок на «три девятки». То место, в котором речь идет о лицемерии. Весь этот публичный шум о том, что Дрюитт… Не знаю, как поточнее выразиться.

– Безупречно хорош? И в равной степени восхитителен?

– Как будто он старается обязательно сделать все то, что Господь велит делать добрым христианам. Словно перед ним список, в котором он ставит галочки напротив выполненных добрых дел. Если хотите знать мое мнение, это уже через край. Создается впечатление, что он хочет что-то скрыть. Поэтому, возможно, кто-то, прочитав эту статью, подумал: «Подожди-ка, приятель, меня этим не купишь». И сделал этот телефонный звонок, потому что не может видеть, как такой монстр получает все эти славословия, когда единственное, чего он достоин, это…