Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но она отказывается общаться. Делает вид, что меня здесь нет.
Я наконец-то нашла того, кто меня слышит, а он изо всех сил меня игнорирует. Это сводит с ума!
И в отличие от всех остальных, с кем я сталкивалась после «лечения», она не закрыта для меня. С другими людьми, например с Каем, мне приходится догадываться по лицам и высказываниям, что они думают или чувствуют. Из Шэй эмоции просто льются: как тающий сахар, когда Кай целует ее; как жгучая кислотная боль, когда она думает о своей умершей матери. Когда они положили тело ее матери на костер, приготовленный Каем, боль Шэй достигла такой силы, что мне померещилось, будто мы прощаемся с моей собственной матерью — она терзала меня изнутри с такой силой, что казалась невыносимой.
И она может читать мои мысли. Она реагирует и на то, что я говорю вслух, и на то, что думаю.
Должно быть, она сейчас такая, какой была я, когда пережила болезнь. Пока они не вылечили меня огнем. Изменившаяся, другая.
Мне нужно заставить ее увидеть, что с ней произошло. Может, тогда она поймет, что умеет разговаривать со мной.
35
ШЭЙ
«Ты стала другой, — говорит Келли. — У тебя изменились глаза».
Я не обращаю на нее внимания — по крайней мере, стараюсь. Это трудно, потому что я вижу ее так ясно, как тянущиеся к свету деревья вокруг меня, как пульсирующую под ногами землю.
«Сходи к озеру. Сходи и посмотри на свое отражение», — говорит она.
Некоторое время я сопротивляюсь. Ее не су-ществует, или я окончательно сошла с ума. Если не стану ей отвечать, она исчезнет, как плод моего воображения, каковым она и является. Остаточная галлюцинация после лихорадки — вероятно, вызванная тем сном, в котором мама говорила, что Келиста моя единокровная сестра. Еще одно безумное видение, рожденное воспаленным мозгом.
— После болезни я выгляжу по-другому? — спрашиваю у Кая.
Кончиками пальцев он гладит мою щеку, и я дрожу, почти вибрирую от его теплого прикосновения к коже.
— Дай посмотреть. Ты немножко похудела. Попробуй есть побольше.
— Тогда ты должен стать лучшим поваром. Что насчет моих глаз?
Он внимательно смотрит. Чувство смущения и удивления отражается на его лице и в мыслях, потом исчезает.
— Восхитительно синие, как всегда, — говорит он и целует меня — осторожно, мягко, словно я могу рассыпаться от неловкого движения. Или от избытка удовольствия.
Я нетвердо стою на ногах. Самостоятельно могу выпрямиться только на секунду. Но говорю Каю, что мне нужно ополоснуться — действительно, нужно — и что я хочу побыть одна. Он провожает меня к берегу озера и уходит по моей просьбе.
Ноги дрожат. Сажусь у самой воды. В ней отражаются деревья — совершенная копия живой древесины и трепещущей зелени. Листья шевелятся от легкого бриза или от движения волн?
За деревьями беспокойно расхаживает Кай.
«У меня все прекрасно» у — мысленно уверяю его и отсылаю подальше от берега.
Ты другая» у — произносит Келли, и я вздрагиваю. Она передо мной. «Разве ты могла раньше вести внутренний разговор с людьми, да еще так., чтобы они об этом не догадывались?»
Хмурюсь и не отвечаю. Я действительно сейчас это сделала?
«Послушай, — настойчиво говорит она. Посмотри в свои глаза».
Я склоняюсь над водой.
Подобно деревьям, я раздваиваюсь — одна наклоняется, сидя на берегу, другая — девушка в воде.
Ну и вид. Мои волосы — образец абсолютного хаоса на голове. По крайней мере, благодаря своей курчавости они хотя бы не выглядят слипшимися.
Но кожа на лице чистая. Щеки удивительно розовые, будто я и не болела.
«И?..» — спрашивает Келли.
Мои глаза? Я всматриваюсь снова и снова. Они совершенно нормальные. Взгляд мой скользит с девушки в воде к тому, что располагается ниже ее — к звукам и движениям рыб в озере, насекомых на его поверхности и на деревьях позади меня, к кряканью уток, плавающих возле дальнего берега, а потом…
Нет, они совсем не нормальные. Когда я слушаю, ощущаю окружающую меня жизнь и тянусь к ней, перед глазами появляется как бы облако. Нечто клубящееся и таинственное, похожее на то, что у меня делается в голове; я перестаю видеть то, что перед глазами, и вижу только то, к чему дотянулась, что находится за гранью.
Встряхиваю головой. Сумасшествие какое-то. Снимаю одежду и готовлю тело к холодной воде. Плещусь, потом усаживаюсь на камень под самой поверхностью и пытаюсь отмыться. Опускаю в воду голову, полощу волосы. Промерзаю до костей.
«Ты другая, — повторяет Келли. — Поэтому и можешь слышать меня!»
Изо всех сил стараюсь не обращать на нее внимания.
Трясусь от холода, но мысль о том, как же я замерзла, не помогает согреться. Тогда я воображаю себе горячие волны, льющиеся на меня с солнца; коже становится теплее и теплее, и внутри тоже поднимается волна…
Вспышка тепла изнутри достигает поверхности кожи.
Я так потрясена, что позволяю себе отойти от деревьев и выпрямиться. Пробую сделать шаг, ни за что не держась, но ноги еще слабы, и я едва не падаю.
— Шэй! У тебя все нормально? — Голос Кая доносится откуда-то сверху.
— Прекрасно, но я голая, — отвечаю я.
— Не искушай меня. Я держу глаза закрытыми; дай мне знать, когда оденешься, и я помогу тебе.
Мне бы так хотелось просто пойти к нему. Воображаю себе силу, наполняющую тело, руки, ноги… Воображаю, что могу ходить нормально.
Делаю шаг, и ноги чувствуют себя уверенно, я иду спокойно и естественно. Мне больше не холодно, но руки покрываются гусиной кожей.
«Видишь, насколько ты изменилась — говорит Келли. — Разве раньше ты умела силой мысли приводить себя в норму?»
Поворачиваюсь к ней и уже собираюсь ответить, но лишь качаю головой. Может, просто пора почувствовать себя лучше; это безумие — думать, что мне удалось такое сделать.
Одеваюсь, потом тихо иду к Каю; как и говорил, он стоит с закрытыми глазами. Мои руки скользят вокруг его пояса. Он оборачивается, целует меня, и я в ответ впервые целую его по-настоящему. Встаю на цыпочки, чтобы дотянуться, обвиваю руками его шею, запускаю пальцы в волосы, притягиваю его к себе.
Он забывает, что я хрупкая, что он должен быть осторожен. Целует меня снова и снова.