по полосе луча прожектора. «Поднимайся вверх, скорее, скорее! — чуть не плачет женщина. — Золотце мое, соколик мой, ну поднимайся же, поднимайся же скорее! Господи, хоть ты подними его, скрой от глаз дьявольских!» Сердце бешено бьется, хочется подбежать к прожектору и трахнуть по нему — потушить его. «Ушел, ушел, соколик наш, целый!»

Мы облегченно вздыхаем. Чуть притихает гул стрельбы. В эту минуту с громким зловещим свистом проносятся бомбы. Оглушительный взрыв потрясает воздух. В домах сыплются стекла из окон. Второй, третий, пятый… «Спасибо, миленький, хорошенько их! Еще, еще! В фельдкомендатуру, в управу, на аэродром! Бей их сотнями, их самих, их машины, их орудия!»

Я слушаю эту страстную молитву и знаю, что во многих дворах, так же как и в нашем, теснятся и волнуются эти чудесные советские люди, вынесшие бездну горя, страданий и оставшиеся верными своей Родине.

Взрывы следуют один за другим. В трех местах полыхает пламя…

В конце приписала:

«Вы, должно быть, ругаете меня за то, что до сих пор я еще не забрала и не использую мою группу, но это не по моей вине. С нашими документами нельзя ни прописаться, ни устроиться на работу. Можно только жить у очень хороших людей, готовых из-за тебя жертвовать жизнью и семьей. Сама тоже рискуешь каждую минуту провалиться, не из-за дела, а из-за прописки и паспорта. Таково положение. Группу сейчас сюда забрать нельзя. Нам здесь так жить тоже невозможно. Нужны настоящие документы. Принимаю меры. Не знаю, выйдет ли. Пока работаем вдвоем, медленно, осторожно создаем организацию из местных людей. Дело очень трудное, особенно вначале. Люди напуганы виселицами, не верят, что в городе можно что-либо сделать.

Но первый десяток уже имеется. Теперь дело пойдет быстрее. Главное устроиться нам самим. Хороших людей много. Правда, режим, обстановка дьявольски трудные, но мы их все-таки проведем. В общем я полна самых лучших надежд, нисколько не боюсь, что меня повесят. Девчат моих еще надеюсь использовать»[26].

Очень пригодилось Вере в это трудное время знание немецкого языка. Сколько раз в критический момент фашисты верили ей только потому, что она могла свободно объясняться с ними по-немецки!

А один гитлеровец, приняв Веру за немку из Риги, разоткровенничался. Он прошел триумфальным маршем по Франции, Бельгии, Польше. Видел столько побед фашистской армии, а вот в окончательную победу не верил.

— Скоро ли окончится война? — спросила у него Вера.

— Нет, нет, не скоро! — замахал он руками. — Эти русские очень сильны, их сопротивление — ужасная вещь. Мы не привыкли к такому сопротивлению.

Придя к Антоновым, чтобы там зашифровать очередное письмо Кудинову, Вера глубоко задумалась. Сегодняшняя беседа с фашистом не выходила у нее из головы. Об этом нужно сообщить обкому партии.

Клава ушла с донесением. Ждали ее Вера и Дуся в большой тревоге. По городу шли массовые облавы. Несколько подпольщиков попали в их лапы. На дорогах стояли патрули и придирчиво проверяли документы у прохожих. Удастся ли Клаве пробраться туда и обратно?

Вернулась Клава из отряда не одна. В помощь Вере она привела Софью Панкову. Увидев свою старую подругу, Вера обрадовалась и в то же время встревожилась:

— Соня, тут так опасно сейчас… Я же просила Кудинова, чтобы никого из моей группы пока не присылал.

— А тебе не опасно?

— Я уже приспособилась как-то.

— Ну и я приспособлюсь. Что нам впервой переносить трудности?

НЕТ, НЕ СОГНЕШЬ ТАКИХ!

Вера как будто чувствовала надвигающуюся беду. Она и радовалась встрече с Софьей Панковой, и тревожилась за нее.

— Не пообедать ли нам вместе? — предложила неожиданно Анна Васильева.

Вера и Дуся переглянулись и хотели отказаться от угощения, но затем согласились.

— У меня и яичек с десяток найдется, — уговаривала обычно молчаливая женщина.

— Ого, вот это здорово! — воскликнула Вера. — В таком случае, девушки, задержимся еще на часик и пообедаем.

Ей и самой хотелось лишний час пробыть в кругу своих. А здесь собрались Дуся, Соня, Клава, бабушка Маша, Агафья Максимовна. Как это Анна догадалась предложить обед?

Бабушка Маша тоже удивилась: почему она вдруг так расщедрилась? Но своих подозрений бабушка вслух не высказала. Кто мог думать, что беда стоит за порогом! А коль надо приготовить обед, бабушка Маша от такого занятия никогда не отказывалась. Она начала хлопотать у печки.

На минутку забежала соседка, Мария Лиморенко. Она о чем-то пошепталась с Анной и исчезла.

А вскоре возле дома № 4 по Тракторной улице остановились две черные приземистые крытые машины. Из них выскочили полицейские и вбежали в дом. Руководил ими старший следователь полиции Петров.

— Ни с места! Предъявите документы…

Вера Хоружая подала свой паспорт на имя Анны Сергеевны Корниловой, Софья Панкова — на имя Антонины Петровны Заско, Дуся Суранова — на имя Марии Васильевны Петровской.

Петров ехидно скривил губы. В доме начался обыск. Полицейские Босянков, Яцук и другие старались выслужиться: летел пух из подушек, рассыпалась набивка матрацев, одежда валялась под ногами.

— Одевайтесь все!

Когда их вывели на улицу, Агафья Максимовна Воробьева увидела своих детей. Поманив к себе старшего и крепко прижав к груди его голову, шепнула:

— Бегите к отцу, скажите что мы все арестованы. Мальчик махнул перепуганному младшему брату:

— Побежали!

Но они опоздали: Василия Семеновича Воробьева уже схватили.

Их сначала повезли в городскую тюрьму, которая находилась на Суражском шоссе. Веру посадили в камеру, где уже было пять человек.

Начались допросы. После первых пыток устроили очную ставку с Анной Васильевой.

— Как ее зовут? — спросил Петров Васильеву, указывая на Хоружую.

— Вера, — последовал ответ.

— Анна, — перебила ее Вера Захаровна.

Но ее уже не слушали, увели в камеру.

«Кто нас предал? Умышленно назвала Васильева мое имя или оно случайно сорвалось с языка? Откуда она узнала его? Неужели Дуся проговорилась? Случайно тогда жарилась яичница или это был продуманный шаг, чтобы задержать нас в квартире Воробьевых? Случайно забегала Мария Лиморенко или за тем, чтобы проследить за подпольщицами? Почему вскоре же, как она ушла, появились полицейские?» — вопросы возникали один за другим, становились в ряд, цеплялись друг за друга, образуя неразрешимую цепь загадок. А решить их надо, чтобы знать, как держаться дальше.

Из вопросов следователя было видно, что он кое-что знает. Кое-что. Ровно столько, сколько может знать шпик, случайно подслушавший разговор подпольщиц.

Вера морально подготовилась к пыткам. Она заранее представляла себе, что придется вынести в застенках полиции. На деле все оказалось тяжелее. Боль от побоев не утихала ни на минуту. К исполосованной кровоточащей спине прилипало и присыхало