Видела Далла этого собрата. Совсем мальчик, Фратагуне в сыновья годился, Далла отметила это еще на свадьбе, и последующие встречи не изменили первого впечатления. Не потому ли этот юноша, звали его Диенек – устраивал Ксуфа, что покуда не годился ему в соперники? Но Диенек неминуемо повзрослеет – и что тогда? Неужели Ксуф решится на то, чтобы убрать жреца Мелиты?

Своими сомнениями Далла могла поделиться только с Бероей, и та, как ни странно, сумела их разрешить. Старая женщина к тому времени, разумеется, уже проникла в тайну брачных покоев, и понимала, что если поделится этим с посторонними, пострадает прежде всего ее воспитанница.

– Деточка, служить Мелите начинают с ранней юности. Девушек учат многим важным вещам, в том числе, и как избежать беременности. Но иногда, бывает, не убережешься. Вот и Фратагуна в юности, говорят, не убереглась. Детей жриц и учениц, если их оставили в живых, воспитывают при храме. Так же сделала и она…

– Погоди, погоди. Выходит, Диенек не просто годится Фратагуне в сыновья…

– … он и есть ее сын. В Зимране почти никто не знает об этом, но Ксуф как-то узнал. И устроил так, чтобы Диенека выбрали верховным жрецом, хотя тот едва достиг совершеннолетия. Дал большую взятку… то есть дар… Поэтому он может сколько угодно называться мужем верховной жрицы, но не станет им никогда. На такое Фратагуна не пойдет. И она будет молчать. Ей Ксуф ничего не может сделать, а Диенеку может.

– Я бы тоже молчала ради сына, – пробормотала Далла. Она была чрезвычайно угнетена. Неужели Ксуф ради своего тщеславия способен на прямое преступление перед лицом богини – на подкуп, на подлог? И как Мелита такое терпит?

Затем новая мысль спугнула предыдущие.

– Ты говоришь, в Зимране мало кто знает. А ты как сумела выведать? Ведь мы, кроме храма и дворца, нигде не бываем.

Бероя несколько смутилась.

– В храме я встретила одну старую прислужницу. Я знала ее в юности. в Акелайне, откуда я родом…

– Да? – рассеяно переспросила Далла. Акелайной назывался город на границе Гаргифы и Шамгари. Поскольку Бероя избегала распространяться о своем происхождении, Далла и понятия не имела, что ее нянька оттуда. Но она уже не думала об этом, вернувшись к прежним размышлениям.

Мелита терпит… Почему бы ей не терпеть? Единственное ее дело – дарить и внушать любовь, а кому здесь нужна любовь, кроме нее, Даллы?

А может быть, Мелита, оскорбленная кощунством, отвернулась от Зимрана, и Далла, любимица богини, страдает из-за того, что живет в таком богопротивном месте?

Но разве она этого хотела?

Кроме храма Далла показывалась на люди, когда Ксуф встречал гостей – послов сопредельных государств или заезжих князей. Делать ничего не надо было – только красоваться, иногда на парадной лестнице, иногда вместе с Ксуфом в зале приемов или – очень редко, в пиршественном, когда все еще благопристойно, льются плавные речи и слепые сказители поют бесконечные песни о славных подвигах основателей династии. Далла молчала, но слушала, что говорит Ксуф – послам, своим придворным и офицерам. И порой только страх перед побоями запрещал ей вмешиваться.

Чтобы доказать свое молодечество, Ксуф готов был передраться со всеми соседями. Необходимость соблюдать перемирие мучала его хуже грыжи. И Ксуф постоянно искал предлога для войны. Иногда находил. Даже если он был не такой великий боец, как говорили придворные льстецы, то по крайней мере неплохой, и на поле боя вел себя не в пример лучше, чем в постели. И Далла поначалу не понимала, почему Ксуф терпит поражение за поражением.

Она долгое время не могла допустить мысли, что ее нынешний муж – просто дурак. У нее не было опыта общения с дураками у власти. Тахаш и Регем были излишне доверчивы, а Тахаш к тому же и вспыльчив, они совершали ошибки, но глупость все же не принадлежала к числу их недостатков. В Ксуфе вдобавок ей мешал разглядеть это качество страх. И самолюбие. Не так обидно думать, что твой тиран – коварный злодей, а не крикливый самоуверенный болван. Хотя в дураках в первую очередь подразумевается простота, Ксуфа хватало на хитрости. Он мог обеспечить легенду о своей мужской состоятельности, шантажировать Фратагуну, подстроить убийство Регема и Катана (правда, здесь он, скорее, высказал пожелание, замысел же принадлежал кому-то другому). Но не больше. Правителем он был бездарным. И держался благодаря тому, что большинство людей также не допускало мысли, что царь может быть глуп, Богатство, так ослепившее Даллу, было либо наследием победоносных предков, либо приданым предшествующих жен, либо награблено из разоренных домов своих же подданных. Конечно, Зимран не бедствовал, но Далла догадывалась, как бы расцвел и разбогател столичный город, да и все царство, если бы Нир, разделяющий две богатейшие державы Востока и Запада – Шамгари и Дельту, сумел бы стать мостом между ними. А Ксуф превратил Шамгари во врага! И караваны оттуда вынуждены искать обходные пути – вдоль южных окраин или через Калидну и Гаргифу.

Раньше ей не приходилось задумываться о подобных материях – это была участь Регема. Теперь ей казалось, что даже она, женщина, слабая и несчастная, была бы лучшей правительницей, чем Ксуф. И если бы каким-то чудом он избавил ее от своего присутствия… Но Зимраном не правили женщины. Оставалось надеяться, что она все же сумеет родить наследника.

Она все еще не усвоила, что всякая надежда – тщетна.

Дарда медленно шла по кругу. Или казалось, что медленно. Она помнила : если противник стоит – стой. Если двинулся – двигайся быстрее. Они сшибались уже несколько раз и отходили к бортам. Со стороны это напоминало танец. Единственный танец, который был ей позволен. Ее неуклюжесть преображалась в грацию. Шаг становился скользящим – или это была легкая побежка паука? Неважно. Никто в этот миг не назвал бы ее безобразной.

Публика во дворе Хаддада бесновалась. Все в едином порыве желали ей удачи. Ибо удачу в этом городе ценили превыше всего – превыше красоты, превыше мудрости, силы и благородства рождения. И посему Дарда стала их героиней, их любимицей.

Она ни на миг не обольщалась относительно этой любви и знала цену восхищения. Стоит ей вернуться за перегородку, и она снова станет Паучихой, уродкой, чудовищем. Потому и сражалась всегда с открытым лицом. Пусть видят, пусть помнят.

Был весенний праздник Хаддада. С того дня, как она впервые приняла участие в состязаниях, прошло два года. И жизнь ее с тех пор заметно изменилась, Нет, она не стала, как можно себе представить, выступать перед публикой, зарабатывая на жизнь участием в поединках. Ильгок накрепко вбил ей в голову, что "это плохо", а она во многом жила в соответствии с уроками Ильгока, хотя не признавалась себе в этом. Она осталась той, кем была, но не ютилась больше по углам – у нее был собственный дом (правда, владельцами его значились совсем другие люди да и бывала она там не так часто), и в хранилище храма Никкаль для ее добычи было отведено особое место. А пресловутый посох она могла бы, если б возникло желание, хоть вызолотить, хоть посеребрить. Посох, однако, был уже не тот, что прежде, а новый, вырезанный из белого дуба. Говорили, что кому-то удалось разрубить старый посох Паучихи, но она прикончила противника двумя заостренными обломками, вонзив ему их то ли в глаза, то ли в шею, то ли под ребра – куда именно, а также где, когда и при каких обстоятельствах это произошло, в Каафе сказать затруднялись.