Анаис наконец-то утолила жажду, полюбовалась фонтаном, отметив, как по-разному выглядит одна и та же вода, что плещется в обрамлении белого и черного камня. Храмы, выстроенные из тех же материалов, что и фонтан, стояли друг против друга по сторонам площади. Анаис направилась к обители Нэре, где на паперти сидела кучка «обиженных и оскорбленных». Этот храм подходил ей куда больше, чем жилище лучезарного жизнерадостного Лита, возле которого попрошаек отродясь не водилось.

Анаис уселась на ступеньке, потеснив одного из нищих, и принялась лущить семечки, сплевывая шелуху себе под ноги без всякого уважения к святому месту. Нищие поглядывали на нее с неодобрением, но помалкивали. Наконец, один из них рискнул заметить, с опаской покосившись на меч, что уютно устроился на коленях бродяжки:

— Неужели ты, сестра, не страшишься гнева Богини за осквернение порога ее храма?

Анаис прищурилась, оглядела нищего с головы до ног и, наконец, изрекла:

— Любезный брат мой, как бы ты ни старался вести благочестивый образ жизни, наказание неизвестно за что неминуемо постигнет тебя неизвестно когда. Я же, по крайней мере, буду знать причину.

— Богиня строга, но справедлива, — осенил себя знаком полумесяца нищий, в сущности, не найдя, что ответить на дерзкое заявление бродяжки.

— Да, да, вся справедливость в нашем мире исключительно божественного свойства, — вздохнула Анаис. — От этого она и не кажется таковой простым смертным, ибо не способны мы понять божественный промысел. Вон, — указала девушка пальцем, — над входом в храм выдолблены Заповеди Нэре. Разве я нарушаю какую-нибудь из них?

— Истинной Богине не нужна любовь, только лишь поклонение, — прочла Анаис. — Каждый раз, выплевывая шелуху, я склоняю голову, то есть отвешиваю поклон — сиречь поклоняюсь.

— Вероятно, до того как вступить в наши ряды, — крякнул в кулак нищий, пряча улыбку, — ты, сестра, обучалась изящной словесности.

— Лишь чистый разум Нэре позволяет видеть истинную картину мира и понимать добро и зло, — зачитала она вторую заповедь, проигнорировав замечание. — Поскольку я поклоняюсь Богине, как мы только что выяснили, у меня есть надежда на то, что видимое мною мироустройство и мои суждения о добре и зле соответствуют действительности. Читаем и рассуждаем далее. Без греха тот, кто не имеет чувств иных, кроме чувства меры и чувства выгоды. Вот мы и подошли к вопросу о совершении мною греха. Если бы я не имела чувства меры, то вошла бы в храм и намусорила прямо на алтаре, — хитро прищурилась Анаис. — Что же касается выгоды, то лишь слепой ее не увидит, — пожала она плечами и вновь принялась за семечки.

Нищие посовещались и пришли к выводу, что их всех поразила внезапная слепота, раз они так и не смогли оценить выгоду вызывающего поведения бродяжки. Анаис еще немного помучила их глубокомысленным молчанием и, наконец, пояснила:

— Как вы успели заметить, мое кажущееся греховным поведение отпугивает добропорядочных граждан. В конечном итоге это неизбежно приведет к тому, что ваш сегодняшний «урожай» побьет все рекорды мизерности. Если же вы пообещаете меня приютить, желательно еще и накормить, я, в свою очередь, постараюсь поспособствовать в нелегком деле сбора милостыни.

— Сестра моя, — осклабился тот нищий, что завязал беседу, — а не проще ли нам изгнать тебя с паперти?

— Это принесло бы вам немалую выгоду, — подперев рукой щеку, доверительно сообщила Анаис. — К липовым увечьям я бы добавила настоящие, после чего ваши стоны и жалобы на тяжелое житие-бытие лишились бы театральности. А, как известно, настоящее всегда ценится выше. И не нужно смотреть на меня так сердито, иначе я решу, что на самом деле вы — литопоклонники.

Нищие аж поперхнулись.

— Это почему же, сестра?

— Потому что вам вздумалось обидеться за отсутствие у меня доброты, любви и бескорыстия. Что там высечено на портике? Доброта — безумие. Любовь — опасный грех, самая губительная из страстей. Противостоять любви может лишь ненависть, но и она греховна, ибо она тоже страсть. Бесстрастен лишь холодный рассудок — единственный путь познания истины. Бескорыстие — грех. Ну и последнее, — торжественно провозгласила Анаис: — Морально все, что влечет за собой выгоду.

С этими словами она сплюнула шелуху прямо на ноги женщине, которая несла, прижав к груди, какой-то сверток — вероятно, пожертвование Богине. Прихожанка отскочила в сторону, осенила себя знаком полумесяца и заспешила прочь от храма. Известное же дело, что бесноватые — избранники бога Лита, и связываться с ними грех для нэреитки.

— Вот и храм из-за вас недополучит свое, — сказала Анаис, — и будут у вас неприятности еще и…

— Весьма убедительно, сестра, весьма убедительно, — прервал ее все тот же нищий, вероятно, старший в группе. — Считай, что ты в доле.

— В таком случае приступаем! — потерла ладошки Анаис и сунула меч за спины нищих, чтобы доброхоты не предложили ей оный продать, а не попрошайничать. Затем она сделала скорбную мину и через пару минут залилась слезами. Мимо как раз проходила горожанка с полной корзиной снеди. Увидев рыдающую девушку, она остановилась, осенила себя знаком полумесяца и поинтересовалась причинами столь отчаянной скорби. Анаис приподняла голову и, завыв пуще прежнего, вновь уткнулась носом в колени. Старший среди нищих поджал губы, сообразив, что душещипательную историю о несчастьях скорбящей придется рассказывать ему.

— Муж ее бросил, — брякнул он первое попавшееся и понял, что не угадал. Горожанка поставила корзину, уперла руки в бока и собралась объяснить, что с таким «несчастьем» впору отправится в соседний храм и всячески возрадоваться.

— И прикарманил все сбережения, — тут же сориентировался нищий. — От такого удара эта несчастная потеряла ребенка.

Анаис бросила на нищего странный взгляд и прекратила рыдать.

Лицо женщины смягчилось, она подхватила корзину, подошла и, потрепав Анаис по голове, вручила ей каравай хлеба и несколько мелких монет.

— Вот, подай записочку с просьбой о проклятии этого гада! — напутствовала она.

— Да поможет вам Нэре во всех начинаниях, — прошептала Анаис.

Горожанка, плавно покачивая бедрами, удалилась, надолго приковав к последним взгляды завсегдатаев паперти.

— Как я ее! — воскликнул старший, торопясь присвоить себе все лавры. — Нужно чувствовать, кого какой историей можно разжалобить.

— Просто ясновидящий, — криво усмехнулась Анаис и припрятала каравай в дорожную сумку.

Порыдав еще часа полтора, она почувствовала, что запас жидкости в организме необходимо пополнить. Девушка, прихватив меч и сумку, поднялась со ступеней и бодро сбежала вниз.

— Куда это ты сестра, собралась? — резко окликнул ее старший.

— Водицы испить.

— Ты сумкой, что ли, черпать ее намереваешься? Оставила бы вещички.

— Ишь, чего удумал! Боишься, что сбегу, нарушив договор?