Иные наложили на себя руки, не справившись с нею, поверив в безысходность.

Кравцова, перед глазами которого метались черные круги, внезапно вынесли из барака. Поместили в больницу. Два месяца лежал под капельницей, на уколах. Его выхаживали, вырывали из лап смерти столь же настырно, как и кинули в них. Его отпаивали настоями, витаминизированными отварами. За ним ухаживали как за ребенком.

Он ни во что не верил. Это понимали. И не обижались на невольную грубость.

Зубы ему вставили. Протезы. Не смогли заменить лишь сердце. А потому за помощь, заботу и лечение никого не благодарил.

Кто знает, что лучше было. Ведь и он успел смириться, похоронил себя заживо. И не такие, как он, остались на Колыме навсегда. Может, они были нужнее? Но не успела к ним реабилитация. Слишком долог был ее путь через снега и бездорожье судеб, слишком коротка жизнь человеческая.

Не один он потерял веру в закон.

Андрей из Ленинграда тоже верил. Ученый-физик. А умер, как преступник, на Колыме. На руках у него, у Кравцова, От туберкулеза. Простыл мужик. И там в сугробе, без креста, навсегда остался. Найди его погост теперь! Словно и не было человека. Лишь в сердце, в памяти жить остался навсегда. Да еще в снах, в которые поневоле научился верить.

Тогда, в последний свой день, Андрей знал, что умрет, и держался рядом с Кравцовым везде. А на коротком перерыве вдруг сказал:

— Ты выживешь, ты выйдешь на свободу чистым. Ты будешь счастлив, Игорь. Тебя больше не коснется горе. Это правда. Я не брежу. А знаешь, почему жить станешь? Чтоб когда-то кончилась эта трасса. И смерти, и горе. Ведь должен прийти всему конец. Мы мучаемся за веру в то, что проклято. Теперь души свои очищаем. От этой веры. Не в то верили… Зато теперь мне светло. Я свое понял. Нельзя жить дураком. Жаль вот, что поздно понял и теперь ничего не исправить. А ты — помни. Колыма пусть всегда с тобой остается. Она убивала, но и очистила нас. Ты сам все знаешь. Зачем я тебе говорю о том? Живи свободным. Как трасса. Долго и вольно. И за меня…

Кравцов обошел куст можжевельника. Из-под ноги куропатка с бабьей руганью выпорхнула. Рассердилась. Разбудили не вовремя. И пошла кричать во всю глотку.

Игорь Павлович замер, постоял. Подождал, пока птица успокоится, и крадучись пошел дальше.

До лесопирса уже рукой подать. Видны сполохи костра. Слышны голоса людей. Огромные тени от них мечутся по тайге.

Вон кто-то беззаботно хохотал. А голос бабы, единственный в этом хоре, незлобиво поругивал мужика, ущипнувшего её за задницу.

Кто-то анекдот рассказывал, вереща то старушечьим, то детским голосом. А еще один, плюнув на все, пел про гоп со смыком.

Кравцов тихо подошел к кудлатой елке, что росла ближе всех к людям.

Они и не подозревали о нем. Полная женщина орудовала половником в котле. Мужики вокруг козлами носились: есть охота. Хорошо поработали нынче. И заработали неплохо. Теперь самое время отдохнуть.

Все к столу жались, теснились друг к другу.

«Человек тридцать, не меньше», — вглядывался Кравцов в каждого.

Лысые, бородатые, рослые и худые, они не с добра оказались тут.

Кравцов знал: его от костра никто не увидит. Из света во тьму — ничего не разглядеть. И, пользуясь своим преимуществом, не прятался за дерево. Но как ни вглядывался, Совы и впрямь не приметил.

У стола около костра оказалось немало тех, кого знал Кравцов. Но не было того, кого искал.

Игорь Павлович сел под елью, прижавшись спиной к стволу. Обдумывал, где теперь искать убийцу Кузьмы.

Конечно, нужно вернуться в Трудовое. Там забрать портфель с протоколами допросов, оставленный в сейфе участкового. И утром — в Поронайск.

«Человек, как иголка, где-нибудь да высунется, объявится. Не сможет сидеть сложа руки», — думал Игорь Павлович.

И вдруг до его слуха долетело:

— Эй, мужики! А где тот недомерок? Чего жрать не идет? Уже все легавые спят давно. Пусть вылезает, прыщик вонючий!

— Хавать захочет, нарисуется! — рассмеялся кто-то в ответ.

— А где его шмонать, эту блоху?

— Да на барже. В трюме, как сурок, спит, — отозвалась баба.

— Вот ты и разбуди его разводягой по жопе! Здесь ему шестерок нет! А и мне западло в сявках у него заделаться! — гудел бородатый мужик, бывший налетчик.

— Все вы тут одинаковы! Зови, говорю! Я вам не ресторан, каждого в отдельности кормить. Времени не хватит! Валяй живо за ним! Не то самому жрать не дам! Иль не жаль недомерка? Он ведь совсем усох! Раз в день хавает, бедолага!

Кто-то шумнул доской по барже и крикнул во всю глотку:

— Эй, кент, хиляй на шамовку! Не то срать нечем станет!

И вскоре к костру подошел Сова. Маленького, лохматого,

заспанного, его подтолкнули к столу, усадили радом. Его знобило со сна. Сова озирался по сторонам.

— Приезжали мусора? — спросил мужиков.

— Проезжали, паскуды! Притормозились! Мы с них навар снять хотели, да они слиняли шустро!

— Да это они для порядку! Вид подают, что работают! — отозвалась баба, поставив перед Совой полную миску варева. И добавила громко: — Они про тебя давно забыли. Подумаешь, велик урон! У нас и не таких, как ты, сыскать не смогли. Какие кенты! Все теперь на материке шикуют. А вон в тех штабелях, бывало, месяцами своего часа ждали. Не по одному… И никого не накрыли. Кишка тонка у легавых шастать тут по ночам. Они лишь сворой храбрые, средь дня. А ночами мы тут хозяева.

— Свисти больше, дура! Слыхал я, что в Трудовое приехал Кравцов, — осек повариху налетчик.

— Ну и что! Мне он до задницы.

— Тебе? А ты при чем? Не тебе трехаю. Этот фраер — колымский. Его весь Север знает. И он каждого. И в мурло, и в нутро. От него и на погосте ни один жмур не слиняет. Падла редкая! Метет фартовых за милу душу. Вот если это не липа, хана будет.

Сова слушал молча, настороженно. Потом спросил:

— Кто вякнул про Кравцова?

— С лесовоза. Жорка Косой.

— Этот не темнит. Фартовый.

— Значит, линять надо.

— Ну и что, Кравцов? Мы тут всяких видели. Пока он очухается, ты уже на материк и тю-тю… Прощайте, гражданин начальник!

— А когда посудина уходит?

— Да послезавтра. Если Господь море не взбаламутит.

— Жри, не давись. Сколько дней кантовался. Тут уж с гулькин хрен осталось, — подбадривали Сову мужики.

Взять Сову из этой компании — нереально, это Кравцов понимал. Не знал только, что предпринять. Возвращаться в Трудовое пешком? Расстояние не пугало. Не боялся человек ночной тьмы. Увидел надвигавшуюся грозу. Последнюю, осеннюю. Она обдаст холодным затяжным дождем. Она промочит до нитки. Эти грозы длятся долго. До утра. И, отгремев, приносят на своем хвосте первые заморозки.