Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 54
Перейти на страницу:

– И что за ерунда?

– Ну, то есть потом-то как бы и не совсем. Ты бы, пожалуй, назвал это грубостью. Ты, вообще, врубаешься?

Он прижал ее к стене – нет, даже грохнул ее спиной о стену, когда она сдавила в кулаке его мужские причиндалы, а она не заплакала, издала лишь стон наслаждения, после того как он укусил ее за сосок – сильно-сильно. И сосок поменял цвет. С черного на красный. А он как бы со стороны смотрел и отчетливо видел себя в темноте – свою потную кожу в синяках, оскаленные зубы и полузакрытые глаза.

– Так что ж ты сделал-то, Роумен? Давай выкладывай.

– Не я. Она.

– Так, может, все-таки скажешь, а?

– Грубые игры любит, вот и все. В смысле, любит, когда ей делают больно.

Перекресток. Сандлер тормозит. И лишь спустя секунду понимает, что остановился на зеленый. Роумен смотрит вправо, в окно пассажирской дверцы, ждет отклика, ждет, чтобы взрослый оправдал его доверие, что-то сказал в ответ на признание, внутри которого тугим кольцом свернулся затаенный вопрос. Если дед хмыкнет – это одно. Укор будет значить другое. А как еще отреагируешь? Светофор замигал.

– И что ты об этом думаешь? – Притворяясь, будто высматривает нужный номер дома, Сандлер медленно поехал на красный.

– Да черт знает. Психованная.

И ведь она не просто любит это. А только это ей и подавай. Но он и на себе тогда «приход» почувствовал. От того, что будто со стороны ты равнодушно, холодно смотришь, как причиняешь боль и сам ее испытываешь, такую боль, что хоть криком кричи, – в этом, оказалось, кроется новое, неожиданное наслаждение, и оно напрочь изгнало из него того Роумена, который не смог вынести вида сушеных перчаток, привязанных к перекладине изголовья, лилового лака на обкусанных ногтях, грязи и капустного духа дергающихся тел; тот Роумен исчез, испарился. И никогда уже не появится, это точно. Таким как был – во всяком случае. Разве что в виде блеклой тени, что вместо стыда испытывает раздражение. Когда они отъезжали от гостиницы и она ногой била его по ноге, щекотала ему шею языком и совала в ухо сосок, он лишь досадовал: «Ну девочка моя, ну остынь. Прекрати. Мы же из-за тебя попадем в аварию». Кроме того, произошло еще одно событие. Впервые Джуниор сняла не только сапоги, но и носки тоже. Когда они еще там, в кухне, разделись, она, как обычно, носки не снимала. На чердаке сняла, причем один туго обвязала ему вокруг шеи. Роумен уже наполовину спустился по складной лесенке и вдруг глянул вверх. Джуниор, сидевшая на обрамлении люка, была в одном носке. Он не очень-то разглядел (на лестничной площадке было маловато света), но нога, которую она совала в другой носок, показалась ему похожей на копыто.

– Дурдом устроила? Вот я и говорю: никакой свободы выбора, как правило, нет. Когда от тебя ничего не зависит, свобода – просто чушь собачья. – Сандлер припарковал машину у голубенького домика. Лужайка перед ним была облезлой, исстрадавшейся по дождю. – Но из тех немногих вещей, на которые ты можешь все-таки влиять, наипервейшая – это кого ты выбираешь себе в подружки. А ты, я гляжу, связался с женщиной, с которой тебе неспокойно, неловко, что ли. И это чувство – оно ведь больше, чем инстинкт: это информация, да такая, которую не сбросишь со счетов. Всё, что говорят другие, учесть невозможно, но над такими вещами стоит призадуматься. А то, что если задний ход дашь, так будешь баба, там, тряпка или что – на это плюнь, выкинь из головы. Чтобы жизнь спасти. И ничего безнадежного тут нет, Роумен. Такое даже думать забудь. Между прочим, чтобы бросить, иногда надо больше мужества, чем чтобы продолжать в том же духе. Как, например, кое с кем из твоих приятелей, которых ты в дом с некоторых пор не водишь, и правильно делаешь. Сам понимаешь почему, верно?

– Да, дедушка. Я понимаю.

– Женщина – дело серьезное, и когда человеку везет, он получает тройной выигрыш: хорошую кормежку, хороший секс и хорошую собеседницу. Большинство мужчин удовлетворяются чем-то одним, а ежели кто два приза получит, доволен – сил нет. Но самое-то главное вот что, слушай: хороший мужик вещь хорошая, но ничто в мире не идет в сравнение с хорошей – по-настоящему хорошей – женщиной. Это может быть мать, жена, твоя подружка, сестра или кто-то, с кем ты рядом работаешь. Не важно. Но как нашел такую – держись за нее. А видишь, что наоборот, она пугает тебя, – рви когти.

– Я понял, – сказал Роумен.

Едя на подносиках остыла, но все равно пахла аппетитно, развозка шла к концу, и Сандлер приободрился. Роумен с готовностью помогал, при каждой остановке первым выпрыгивал из машины и несся к дверям, балансируя подносиком на манер официанта. Ах, видела бы Вайда! Не волнуйся, скажет он ей. Расслабься. Все путем. Он поглядел на внука, а тот радио больше не включал, откинулся на подголовник и спит.

Роумен лежал с закрытыми глазами и глотал слюнки – весь в предвкушении, воображал, как он вопьется в губы Джуниор. Только говорили о ней, а он уже и готов, тут как тут, оловянный солдатик. А что неспокойно с ней, так и не надо, чтоб было спокойно. Он теперь вообще от нее без ума куда больше, чем вначале, когда она сама все затеяла. Теперь, когда нежность идет вперемешку с грубостью, когда непристойные возгласы вдребезги разносят затертый язык вожделения, он главным сделался, он! Он, если захочет, может побить ее, а она все равно ножки раздвинет. Балдеж! Словно невиданная какая-то кошечка или собачка. Накорми ее или выпори, ей хоть бы что, все равно лизаться приползет.

Радио и кассетный плеер для себя. Губка на короткой палке для Гиды. Ей же щетка для волос, со щетинками гораздо более тонкими, чем на той, старой. Покупки Джуниор раскладывала на обеденном столе. Может, Гиде щетка и не понравится, но губка на палке наверняка придется по вкусу – ею же так удобно мыться! Еще и с петелькой – на запястье надевать, чтобы не выпадала, если у кого что не так с руками. Здорово как я придумала, вспомнила Джуниор, что убедила ее больше не бултыхаться в ванне, а мыться под душем. Поставить там табуреточку. И безопаснее. И проще. Надо добиться, чтобы она распорядилась установить два душа – на втором этаже чтобы тоже такой сделали. А то столько денег, а тратить некуда. На ночь запрется, а днем тоже никуда ни шагу. Теперь вот хочет в отель съездить, да чтобы еще и тайно. Ни Гида, ни Кристина кроме своих комнат в доме ничего не видят и видеть не хотят – в смысле, насчет ремонта. Вот хоть столовая – огромная, давно заброшенная, ее надо бы подновить. Избавиться от потолочного вентилятора, выбросить этот жуткий стол. Поставить несколько диванов, кресел, телевизор. Джуниор вдруг улыбнулась – так она враз превратит эту комнату в подобие рекреации в исправиловке. Да, ну и что? Гостиная, кстати, тоже просится. У нее такой вид, будто древний фильм по ящику крутят – где капризные богатые дети собачатся с болтливыми предками. Она прошлась по коридору, села на софу в гостиной. Бирюзового цвета раскладной диван-кровать на ковре, который когда-то был белым. По концам столики, на каждом поблескивает лампа в форме груши, но обе лампы битые, с трещинами. Полосатые гардины свисают, местами сорванные с карниза; на других окнах шторы с дырьями. Следы боев, поняла Джуниор. Дрались, пока не стали старыми, пока не устали и не воцарился нерушимый мир.

1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 54
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?