На премьеру собрался цвет римской аристократии. Но как и следовало ожидать, в отличие от лож, партер окрасился в черные, белые, красные и фиолетовые цвета сутан аббатов, епископов и кардиналов. Для своего римского дебюта Вивальди пришлось выложиться более обычного. Рим ждал от него многого, и ему предстояло оправдать эти ожидания.

Не без еле сдерживаемого волнения он занял место за дирижёрским пультом. Выждав, пока в зале не утихнут скрип кресел и шушуканье, маэстро взмахнул палочкой, и полилась музыка. После каждой арии зал взрывался аплодисментами. Но особый фурор вызвали арии «Он так любим» и «Моя возлюбленная горлица», сопровождаемые стоящим на сцене солирующим скрипачом, которому вторила первая скрипка оркестра. В центральной ложе восседал кардинал Оттобони. Когда отзвучали последние аплодисменты, он подошёл к рыжему священнику и, выразив ему своё восхищение, пригласил в ближайшие дни к себе во дворец для важного разговора. После спектакля венецианский посол Пьетро Каппелло устроил в честь Вивальди большой приём в величественном дворце Сан-Марко. Среди приглашённых были шесть кардиналов, принцесса Палестрина, маркиз Габриэли, граф Франджипани и другие видные представители высшего света. На том приёме римский художник Пьер Леоне Гецци успел сделать профильный портрет рыжего священника и преподнёс его ему в дар. Гецци прославился своими карикатурами на известных людей из мира искусства и аристократических кругов.

Оставшиеся дни пребывания в Риме прошли среди приёмов и званых обедов, от которых никак нельзя было увильнуть. Постепенно рыжий священник вошёл во вкус, посещая один светский раут за другим. Через несколько дней после премьеры Вивальди оказался во дворце кардинала Пьетро Оттобони. Он происходил из знатного венецианского рода. Но после 1712 года оказался в опале из-за поддержки в Ватикане позиции Франции, давней соперницы Венеции в спорах за обладание Паданской равниной. Его обвинили в нанесении урона политике Венецианской республики, и ему было запрещено впредь появляться в родном городе. Пригласив к себе знаменитого земляка-музыканта, кардинал, возможно, хотел тем самым загладить свою вину перед правительством Венеции. В его дворце собралось блестящее общество. Когда дворецкий объявил о появлении Вивальди, рыжего священника тесно обступили дамы. И как ни старался он отвести глаза от излишне откровенных декольте некоторых собеседниц, ему пришлось отвечать на их вопросы о Венеции, о карнавалах и театрах. От наседающих дам его спасло только то, что двое слуг в ливреях принялись зажигать дополнительные свечи в светильниках и на пороге зала появился сам хозяин дома. Ответив на приветствия и обменявшись несколькими фразами с каждым из приглашённых гостей, кардинал взял Вивальди под руку и проследовал с ним в свой кабинет. Завязался разговор о Венеции, переживаемых ею экономических трудностях после злополучного Пассаровитского договора, но главное — о музыке и незабвенном Корелли, которому кардинал всячески протежировал. Известно, что кардинал был неравнодушен к опере и его перу принадлежало несколько либретто. Одно из них — «Статира» — было положено на музыку А. Скарлатти лет пятнадцать назад.

Пребывание в Риме оказалось весьма полезным и обнадёживающим для Вивальди. Он обещал кардиналу Оттобони и аристократу Капранике вернуться в самое ближайшее время с новой оперой и ещё кое с чем. Оказавшись наконец в Венеции, он вполне мог бы сказать отцу:

— И всё-таки прав был я.

Обратная дорога оказалась куда менее утомительной, поскольку вела к дому после римского триумфа да ещё с туго набитым кошельком в кармане и заказом на написание новой оперы. И на этот раз его возвращение в Венецию после трехмесячного отсутствия было настоящим сюрпризом для домашних, так как за всё это время он отделался лишь парой строк, отосланных с оказией. Привыкший за последнее время подплывать на гондоле к Сан-Проволо, он обнаружил свою оплошность и приказал гондольеру грести к новому дому в приходе Санта-Марина. Дома была только сестра Маргарита.

— Побегу на Сан-Марко оповестить отца! Мама с Дзанеттой у моста стирают бельё, а Изеппо в церкви.

По случаю его возвращения был устроен настоящий праздник, на который собрались все Вивальди от мала до велика. Всем не терпелось услышать что-то о Риме, папе и римлянах. Несмотря на усталость после дороги, Антонио пришлось весь вечер делиться римскими впечатлениями, рассказывая о соборе Святого Петра, театрах, дворцах и нравах римлян. Не умолчал он и о том, что продажность задела все слои общества, проникнув даже в церковные круги. Обратившись к отцу, Антонио вспомнил, что повстречал в Риме Гвидо, сына маркиза Бентивольо, который, несмотря на увлечение сына игрой на мандолине и любовь к музыке, настоял, чтобы тот пошёл по церковной стезе.

— Теперь Гвидо занимает в римской курии высокое положение, — пояснил Антонио, — и он часто сопровождал меня на приёмы.

— А вот у моего бедного сына, — сказала Камилла, — маркизов и кардиналов в роду нет. Иначе он получил бы хороший приход.

Однако затянувшийся разговор утомил Антонио. По настоянию матери он удалился в свою комнату, где его ждала широкая постель — не чета жёсткой лежанке с насекомыми, на которой пришлось заночевать Вивальди на последней почтовой станции.

На следующее утро Вивальди засел за написание благодарственных писем принцессе Боргезе и кардиналу Оттобони. Покончив с письмами, он отправился на почту. Весть о его римском успехе разнеслась по городу быстрее обычного. О нём был наслышан и давний его приятель гондольер Меми, спросивший первым делом, видел ли он папу.

— А у нас, маэстро, — сообщил он, — вымостили новыми плитами площадь Сан-Марко. Сейчас все об этом толкуют.

Вивальди ещё не довелось там побывать и полюбоваться площадью, заново вымощенной серыми гранитными плитами с вкраплениями кусков белого мрамора по рисункам искусного мастера Андреа Тирали.

— Маэстро, слышали о недавнем пожаре в монастыре Инкурабили? — продолжал делиться новостями словоохотливый Меми. — К счастью, никто не сгорел.

Видимо, вести о триумфе рыжего священника в Риме дошли и до Пьета. Уже в мае попечительский совет девятью голосами «за» при одном воздержавшемся проголосовал за возобновление контракта с Вивальди. Перед ним были поставлены довольно обременительные новые условия, согласно которым ему вменялось «ежемесячно сочинять по два концерта независимо от того, находится ли он в Венеции или за её пределами. Кроме того, он должен провести лично по крайней мере три или четыре репетиции каждого нового концерта». Кажется, попечители наконец-то осознали, что в их заведении преподает музыкант высокого класса, и старались выжать из него как можно больше.

Как и дома, его появление в Пьета было встречено бурно и радостно. Воспитанницы приюта испытывали к своему наставнику чувства искренней любви и обожания. Они засыпали его вопросами о Риме, музыке, театрах. Но не удержались и от некоторых щекотливых подробностей своей жизни, рассказываемых вполголоса и с оглядкой по сторонам. Недавно произошёл скандал с одной девушкой, замеченной в компании синьора Градениго в квартале злачных мест. А вот новый капельмейстер Груа проявляет повышенный интерес к Сюзанне и Пьерине, поглаживая и пощипывая их при всяком удобном случае. После всего рассказанного и услышанного Вивальди было не до репетиции.