Шульга после этой истории осмелел, бояться его стали ещё сильнее. Да он и сам эти страхи подогревал очень умело. Однажды возле магазина собрались женщины, болтали о своём. Шульга проходил мимо них, они притихли.

— Ну чё притихли, змеи?! — хрипло прошипел он.

А потом пообещал, если они будут про него слухи распускать, то перережет он всех и дома спалит.

По деревне бегали несколько бродячих собак, да и дворовых собак днём выпускали на улицу погулять и поразмяться. Но как-то стали эти собаки пропадать. Сначала исчезли бродячие, потом перестали возвращаться в свои дворы дворовые собаки. А потом все узнали, что это Шульга их убивает. Просто, одну он убил среди бела дня и на глазах у многих. Подманил к себе, погладил, потрепал за ухом, да, вдруг, вынул из сапога ножик, и зарезал. Очевидцы говорили, что зарезал ловко и быстро. Зарезал и сказал всем, кто при этом был, что это он собак режет. Сказал, мол, режет и ест, потому что собачатина, дескать, это первое средство от туберкулёза.

Дети, когда видели шагающего по деревни Шульгу, бежали по домам, а он шёл и улыбался. Зубы у него были редкие, чёрные, и только блестел в его страшной улыбке один стальной зуб.

Единственный человек, кого тянуло к Шульге, был Колька Новосёлов. Их часто можно было увидеть вместе, идущих куда-то, или они сидели пьяные на берегу и курили. Шульга постоянно что-то Кольке рассказывал и даже разводил руками, или оживлённо жестикулировал. Видимо, Кольку завораживали страшные, а главное, далёкие истории, жестокие подробности и неведомые жуткие приключения, которые чувствовались в каждой татуировке, которыми было испещрено тощее тело Шульги.

Колька Новосёлов даже гордился своей дружбой с Шульгой. Ему было приятно, что все Шульгу бояться, а он, Колька, нет. И ему льстило, что такой бывалый, повидавший далёкие края, разных людей и совсем другую жизнь человек, дружит с ним и в нём нуждается. Колька таскал Шульге самогон и закуску. Они вместе выпивали. А потом Шульга зарезал Кольку. Зарезал спокойно и жестоко. Скрываться не стал, приехала милиция из районного центра, и Шульга исчез уже, наверное, навсегда. Остался только его домишко, да где-то ещё покоиться в неведомо месте несчастная его подруга, которую по имени в Колбихе никто не звал, по отчеству не величал, и никто в целом мире о ней не спохватился и по ней не всплакнул.

Удивительное дело! Я помню все лица и почти все имена жителей деревни Колбиха, хотя лично я там проводил не больше полутора месяцев в год. Я уже не могу вспомнить имён всех своих учителей или одноклассников. Помню многих, но не всех. Я не смогу вспомнить всех, с кем мне доводилось много лет работать. А вот жители Колбихи не забываются. Там не было ни одного незаметного человека.

А ещё, и это я знаю точно, жители Колбихи не считают свою деревню ни маленькой, ни большой. Они об этом не думают. Город для них был непостижимо велик. Город им был непонятен, как место, а главное, как способ жизни. Деревню Копылово они считали большой, но некрасивой. Деревню Глубокую, ещё больше, чем Копылово, а село Ново-Романово они вообще считали огромным населённым пунктом. А Колбиха была их миром. Они, мне кажется, её не любили, просто жили в ней и никуда из неё не собирались. Кольку Новосёлова куда-то тянуло, вот он в Колбихе и не задержался.

А теперь я понимаю, что Колбиху-то я люблю. Люблю сильно и преданно. Видимо, поэтому и не могут забыть ни одного лица, ни одного дома. Пушкин писал: «Там русский дух, там Русью пахнет.» Не знаю, что он подразумевал, какой запах. Но для меня это запах Колбихи. Это и запах свежего навоза, который привозили на огород, и его надо было по этому огороду разбрасывать. Это запах сырого, холодного и страшноватого тумана, который вечером выползал из леса и накрывал деревню. Это запах дыма из бани зимой, а баню топили мёрзлыми, берёзовыми дровами. Это запах свинарника, солярки, свежескошенной травы, сухого сена, пыли, что летит с дороги в наш двор и долго висит в воздухе. Это и запах перегара от всех мужиков, и ветер с реки, и запах оттаявшей земли на огороде в апреле… Много запахов.

Я люблю Колбиху, понимаю это и чувствую всё сильнее и сильнее. А те, кто в Колбихе жзивут, её так не любят. Просто живут. А я не смог бы в Колбихе жить, но люблю. Странно, правда?

Даже машина, которая возила молоко с маленькой колбихинской фермы, была особенная. Это была обычная на вид машина с жёлтой цистерной и надписью «Молоко». Машина и цистерна были грязные и ржавые. Эта машина проезжала в обед по деревне в направлении фермы пустая, а вечером, после дойки, с молоком проезжала обратно. Особенным в ней было то, что эта машина, проезжая мимо дома, давала сильные помехи на телевизор. Ещё машину саму не было видно, а по экрану телевизора уже бежали полосы. Молоковозка приближалась, полоски усиливались, телевизор начинал трещать, а когда машина проезжала мимо дома, изображение на экране пропадало совсем. Удалялась машина, телевизор начинал работать нормально. Я узнавал у других жителей. На все телевизоры эта молоковозка действовала одинаково. Никакая другая машина ничего подобного не производила и никак не влияла на приём телевизионного сигнала. Только одна. Та самая.

Можно ещё рассказать про тихого и одинокого старика, которого все звали дядя Ганя. Он был самый старый в деревне дед. Жил дядя Ганя один, хозяйство не вёл. Постоянно он пропадал в лесу, и даже в самое сухое лето набирал в лесу грибов и ягод. Каждое утро дядя Ганя ходил на реку в длинном чёрном плаще и с удочкой. Всегда ловил много рыбы. Он щедро делился рыбой и грибами. Заносил рыбу и грибы дядя Ганя и нам. Принесёт, отдаст, денег не возьмёт, поулыбается и уйдет. Странный такой, всегда грустный. Лицо его было тонкое и даже благородное.

А тётка по имени Ада! Она одна чего стоила! Ходила Ада в больших роговых очках с толстыми линзами, от этого её глаза казались огромными. Всегда одета она была в грязное мешковатое, но цветастое, платье, а под платье она надевала толстую кофту или свитер и спортивные штаны с вытянутыми коленями. Со всей деревни Ада собирала или ей несли люди всех ненужных котят и щенков. У неё, наверное, было штук сорок кошек и котов и штук двадцать разнообразных собак. И все они жили вместе в доме и во дворе тёти Ады. А ещё с ними и во дворе и в доме шастали куры, утки, козы, козлята, поросята, ягнята. И двор, и дом были так загажены, что свежий человек не решился бы туда зайти, даже просто не шагнул бы за калитку. Но Ада всех любила, жалела, а вся её живность любила её. Так они все вместе и жили. И ходила тётя Ада по деревне в своих очках, мечтательно смотрела куда-то по сторонам, отрешённо помахивала сорванной травинкой, прутиком или ромашкой, а за ней следовала самая преданная часть её стаи.

Но был случай, после которого ни мои родители, ни я не сможем забыть те самые лица, имена и фамилии. Не можем, не хотим и не должны. Тот случай, ту историю вспоминать страшно, а лица жителей деревни Колбиха, скорее, радостно и грустно одновременно.

Так вот… За деревней сразу начинался лес. Из деревни в лес уходила дорога, а за лесом начинались поля и покосы. Лес был не большой и не маленький. Хороший такой лес, смешанный, метрах в ста от дороги довольно буреломный и заросший кустарником. В общем, по такому лесу сильно не погуляешь. До колен и выше везде в лесу рос сочный папоротник. Но вдоль дороги можно было походить. Вдоль дороги лес был более-менее прозрачный и хоженый. И самое забавное, но именно вдоль дороги росли грибы и ягоды. А в глубине леса нет. Мои родители и я далеко в лес не ходили. Так, пройдёмся вдоль дороги по одной стороне километра три и обратно, только уже по другой стороне. Пройдёмся, покормим комариков, соберём пару корзин разнокалиберных грибов, маленькое ведёрко ягоды и домой. Домой спешили. Потому что в лесу нагуливался особенно сильный и качественный аппетит. Родители часто брали в лес и моего брата Алёшу. Алёша младше меня на двадцать лет. Это редкая разница, но такое, как видите, бывает. Молодцы наши с братом родители! Алёше тогда было три года. Он любил ходить в лес. И хоть лесная дорога уходила по холму вверх, Алёша терпеливо шагал со своим маленьким ведёрком в руке.