После краха Маньчжоу-Ди-Го, разочаровавшись во всем, 30 августа 1945 г. в комендатуру советских войск в Чанчуне (Синьцзяне) пришел генерал Уржин Гармаев, который с 24 декабря 1944 г. был начальником военного училища но подготовке монгольских офицеров в городе Ванемяо, с крупной суммой в 109 гоби. Он был тут же задержал. Плохо пришлось казакам, чьи станицы в основном находились в Трехречье. Они сильно пострадали во время советского вторжения 1945 г., от последующих репрессий со стороны СМЕРШа и китайских советских властей.

Об отношении советских солдат к эмигрантам в то время хорошо показывают воспоминания Катенина Владимира Николаевича. Приведем отрывок из них: «Не прошло и двух дней, как к ним в поселок (поселок находился вблизи Харбина. — Прим. автора) вошли советские танки. Накануне вся японская администрация шахт эвакуировалась со своими семьями к городу Муданъцзяну, где японцы решили остановить продвижение частей Красной Армии и дать бой. Вслед за танкистами поселок наводнили пехотные части, а за ними и отряды “Смерш”.

Начались обыски, мародерство, убийства и изнасилования. Соблюдая святость истины, надо особо отметить — как по словам матери, так и из разговоров пожилых людей, при вторжении японцев в 1931 году таких явлений не наблюдалось, но крайней мере, в Манчжурии. Спустя несколько дней в поселке случилось первое несчастье.

Во время свадьбы старшего брата Петиного школьного однокашника по харбинской школе Юрия Супруновича, привлеченные песнями и весельем, в квартиру зашли подвыпившие советские танкисты. Увидев свадьбу, они стали громко оскорблять присутствующих. Мотив нашелся простой — мы воюем, а белогвардейцы веселятся и справляют свадьбы. Произошла словесная перебранка, во время которой один из танкистов выхватил пистолет и в упор выстрелил в жениха, которому было примерно 25—27 лет. Так трагически закончилась эта свадьба.

Еще раньше, за день до прихода советских войск, когда японцы, побросав все имущество, сбежали, один из молодых жителей их поселка — Всеволод Нефедов зашел в брошенную контору, впоследствии, но его рассказам, он бродил по всем помещениям, а затем спустился в подвал и наткнулся на ведро с чем-то неизвестным. В подвале было темно, он чиркнул спичкой и поднес ее к этому ведру, неожиданно раздался взрыв, и метнувшееся пламя моментально обожгло ему лицо, руки, одежду. Оказалось, в ведре был порох. С диким криком он выбрался на улицу и бросился к протекавшей рядом речке. Ребята, бывшие здесь поблизости, бросились спасать Нефедова.

Петя видел его обожженного. Он лежал в квартире у одной русской женщины Ковалевой, бабушки их товарища по работе. Она обмазывала ему лицо, грудь и руки растительным маслом и обдувала его, стремясь облегчить страдания. Нефедов был холост и жил один, ему было где-то 22—24 года. После совещания все решили, что здесь без врача не обойтись.

В соседнем поселке договорились о лечении с врачом-корейцем. Собрав нужную сумму денег, ребята отвели ослепшего Севу к врачу. Однако, через день пришло известие, что Нефедова вывели во двор и расстреляли советские солдаты. Они не поверили рассказанному, а решили, что Сева диверсант и получил ожоги при попытке совершить акт диверсии против советских.

Также трагически оборвалась жизнь и другого их товарища — Виктора Губского. Это был 38-летний холостяк. Работал он шофером и имел одну слабость — любил выпивать. Обрадовавшись, что пришли свои, русские, Губский выпил и под хмельком пошел зачем-то к танкистам. Петя и его товарищи не знали, что произошло, но вечером прибежавший китаец сообщил, что видел расстрелянного Губского в канаве…»

Также небезынтересны воспоминания еще одного русского эмигранта, прошедшего ГУЛАГ, — Л.П. Маркизова, он приводит интересную информацию о группе просоветски настроенных эмигрантов: «Группа русских харбинцев, являвшихся десятскими и квартальными “тонаригуми” […] пришли приветствовать советское командование от имени эмигрантской колонии. Но их не приняли и сказали, чтобы они шли в здание бывшего японского консульства, расположенного на том же Вокзальном проспекте. А в этом здании, оказывается, разместился СМЕРШ Приморского военного округа.

Делегация русской эмигрантской колонии вошла в здание и оттуда уже не вышла — делегатов провели в арестантские камеры в подвале и начали следствие. Не обошлось и без горьких казусов. Подрядчик строительных работ Тимофей Иванович Перетятько рассказывал позднее, что он должен был войти в состав делегации, направлявшейся приветствовать советское командование, но опоздал и приехал, когда все уже вошли в здание бывшего японского консульства. Т.И. Перетятько попытался догнать делегацию, но солдат, стоявший на карауле, не хотел пропускать его в здание. Они довольно долго пререкались. Тимофей Иванович не знал, что за учреждение теперь в этом здании, требовал, чтобы солдат его пропустил. Солдат же уговаривал его уйти, говорил: “Ну, ничего, что вы опоздали, лучше поскорее уходите отсюда”, но Т.Н. Перетятько настоял на своем. Солдат махнул рукой и пропустил опоздавшего “делегата”. Вышел Т.Н. Перетятько через 9 лет, но уже в Потьме».

Пришедшие в Маньчжурию советские войска принялись за уничтожение архитектурных памятников, которые принадлежали белоэмигрантам. Первым делом при вступлении в Харбин, не успев еще разоружить сорокатысячный гарнизон города, советские солдаты взорвали памятник, посвященный Виктору Натарову. Был подорван памятник на могиле генерала В.О. Каппеля. Также советские войска стали уничтожать памятники, установленные на кладбищах в честь русских героев Русско-японской войны из-за того, что они были созданы и поставлены японцами.

С приходом советских войск в Маньчжурию и Трехречье в первую очередь СМЕРШ искал и вылавливал для расправы тех, кто имел хоть какое-либо отношение к бригаде «Асано». Всего СМЕРШ отловил около 15 тысяч русских эмигрантов. Некоторых вылавливали хитростью, граничившей с подлостью. Так, несколько сотен русских эмигрантов, входивших во время войны в японскую систему «тонари-гумми»[16], СМЕРШ заманил в здание бывшего японского Генерального консульства, где якобы организовывались празднества по случаю разгрома Японии. Там их заперли в подвале и в скором времени вывезли в СССР в концлагеря. Ожидания изменений в советской политике оказались заблуждениями и иллюзиями. Повальные аресты русских эмигрантов вызвали отчаяние и безысходность в среде русской эмиграции перед могуществом СССР.

Очень замечательно это выразила русская эмигрантка-харбинка Елизавета Рачинская в своей книге «Перелетные птицы»: «Такая большая, могучая, победитель на полях сражений па Западе страна, она как за дичью охотилась за русскими эмигрантами. Грабеж шел в планетарном масштабе. На грузовиках доблестные советские воины вывозили “трофейное имущество”. Судьба задержанных была предрешена, и их, взятых в чем были, без вещей и денег, без последнего слова, начали эшелонами перебрасывать в СССР на лишения, издевательства или, быть может, еще страшнее — жизнь советского лагерника.