Уходила Екатерина от мужа, как и Галина, не раз. Но в дни, когда Иосиф Виссарионович умер, на траурных мероприятиях была рядом с Василием.

Женщиной, из-за которой расстроилась семейная жизнь Екатерины и Василия, стала Капитолина Васильева, знаменитая советская пловчиха сороковых годов. К моменту знакомства с сыном Сталина на ее счету было девятнадцать рекордов СССР и дочь Лина от первого брака.

Как-то Василию пришлось награждать победителей чемпионата по плаванию. Первой из первых оказалась Капитолина. Они познакомились и начали встречаться, а через некоторое время, когда Василий расстался с Екатериной, Капа переехала к нему в особнячок на Гоголевском бульваре.

Сталин одобрил этот новый выбор сына, Капитолина ему понравилась. Он, как свидетельствуют все его знавшие, умел разбираться в людях, поэтому сразу почувствовал ее искреннее отношение к Василию, ее сильный характер (сильный характер привлек его и в Екатерине Тимошенко, только той не хватало доброты), который, как он, очевидно, надеялся, удержит непутевого сына от пьянства и бесшабашных выходок. Не удержала. Не понимал, видимо, при всем своем уме Сталин, что дело у Василия было не просто в характере, а в его действительно слабой нервной системе. Срывы все равно происходили, хоть Капу Василий искренне полюбил, полюбил и ее дочь, которую удочерил. Наверно, надо было Василия лечить, хотя лекарств против плохой наследственности не придумали до сих пор.

Впрочем, как вспоминает сама Капитолина, лучше мужа, чем Василий, когда он был трезв, просто не существовало. Видимо, так же думали и другие жены, если к нему, уже осужденному и все потерявшему, во Владимирскую тюрьму приезжали все по очереди. Раз была Бурдонская, несколько раз Тимошенко, дольше других ездила Васильева. Однако слишком на долгий срок был осужден Василий, в конце концов оставила его и Капитолина, которую к тому же раздражало, не могло не раздражать, что она не единственная, а одна из трех. Мало того, Капитолина не могла простить ему, что на допросах он назвал ее не женой, а сожительницей – ее, столько сил положившую на его спасение, ее, пригревшую и обласкавшую его неприкаянных детей. Как она сама вспоминала много позже, «Однажды я приехала в тюрьму очень уставшая – добираться было трудно. Прилегла на железную койку отдохнуть, а Василь сел рядом и стал говорить. Говорил он долго, я слушала не слишком внимательно, но запомнилось, как он просил, чтобы я не всякому верила, что мне будут передавать о нем… Потом только поняла: Василь наговорил на меня, показал на следствии специально в невыгодном свете, чтобы не таскали за его «дело»…

Вообще Василь был прекрасный муж и хозяин – пока не выпьет. Первое время мы жили замечательно. Дружили – наша семья, Юра Жданов со Светой и семья Шверника. Ходили на пляж, рядились как индейцы. Было весело! Василь умел рассказывать анекдоты, особенно еврейские. Он обладал чувством юмора, но иногда Люся Шверник просила: «Вася, Вася, ну поменьше русского фольклёру…» – Капитолина Георгиевна вспоминает былое, и все тяжелое отступает – его словно и не было в жизни с Василием, но вдруг опять в памяти промелькнет что-то такое, о чем лучше бы не вспоминать. Человек он был непредсказуемый: не знаешь, что будет через минуту. Всегда нужна готовность парировать, сдерживать его поступки…» (Станислав Грибанов. Хроника времен Василия Сталина.)

Словом, когда в 1960 году Василия Сталина «досрочно» освободили из тюрьмы под обещание «не безобразничать», сменить фамилию и не встречаться с иностранными корреспондентами, он с вокзала поехал не к Капитолине, а к первой жене – Галине Бурдонской. Но та его не приняла, у нее уже была другая семья.

Что касается «досрочного» освобождения, то ведь год в тюрьме считается за три в лагере, вот и считайте, сколько же отсидел Василий. К тому же в тюремной мастерской Василий постоянно перевыполнял задания, за что тоже обычному заключенному «скашивают» срок. К Василию Сталину эти правила были не применимы.

Охранник Малинин пишет, что дочь Надежда, дочь Василия, пишет неправду о том, будто ее отца били прикладом. Что ж, возможно, она спутала посещение отца во Владимирской тюрьме с посещением его в Лефортове. В провинции народ, в том числе и тюремные охранники, мягче и порядочней, к тому же и имя Сталина, несмотря на все изменения в политике, там всегда воспринимали с уважением. Однако какие бы послабления режима не делались, тюрьма есть тюрьма. У Василия начинает сохнуть нога, поврежденная во время злополучной рыбалки во время войны, обостряются другие болезни. А ведь ему еще нет сорока!

К 1958 году состояние здоровья Василия стало критическим. Администрация тюрьмы доложила об этом по команде. Дошло до руководства КГБ. А. Н. Шелепин сообщил Хрущеву не только о здоровье Василия, но и о том, что в тюрьме он «расшифровался»: кто он такой, стало известно всем.

Что думал Хрущев по этому поводу, неизвестно. Можно только догадываться о том, что он испугался главным образом того скандала, который разразится, если Василий в тюрьме умрет. И Никита Сергеевич принимает решение – готовить Василия на освобождение. Вообще-то сложного здесь нет ничего. Если захотеть, то можно все оформить за неделю. Но это если захотеть. Хрущев распорядился иначе. И в 1958 году Василия этапируют в Москву и помещают в Лефортовский следственный изолятор КГБ СССР. Но его здоровье продолжало ухудшаться.

В январе 1960 года Хрущёв неожиданно вызвал в Кремль для беседы Светлану, и предложил ей свой план: Василий должен сменить свою фамилию, тогда он сможет спокойно жить где-нибудь подальше от Москвы… Затем с тем же предложением уже к самому Василию обращается шеф КГБ Шелепин. Но встречает категорический отказ.

Хрущёв все же принимает решение освободить Василия и приглашает его на приём. При встрече и беседе Хрущёв, кривя душой, положительно отозвался о Сталине, даже говорил, что произошла ошибка при аресте самого Василия. При встрече, говорят, оба плакали. Ну, с Василием-то все понятно, у него жизнь загублена, нервная система разрушена. А о чем плакал Никита Сергеевич? Вот уж воистину – крокодиловы слезы… Хрущёву, между прочим, тогда предстояла встреча в Москве с президентом США Дуайтом Эйзенхауэром. Не в связи ли с ней вдруг случился у «дорогого Никиты Сергеевича» приступ «доброты»? Ведь Эйзенхауэр, хоть и враг, а боевой генерал, лично знавший Сталина, вдруг поинтересуется судьбой его сына, боевого летчика? И что тогда отвечать? Говорить, что сидит в тюрьме за контрреволюционную деятельность?

Встреча с Эйзенхауэром у Хрущева тогда не состоялась. 1 Мая в небе Урала наш зенитно-ракетный комплекс сбил разведывательный самолёт U-2 американских ВВС. Из этого самолёта выпрыгнул пилот по фамилии Пауэрс. На земле он тут же был задержан местными жителями. Нашим специалистам удалось собрать и часть шпионской аппаратуры, нашли и фотоплёнки со снимками военных и промышленных объектов Советского Союза. Наконец, деталями экипировки Пауэрса, как выяснилось, был бесшумный пистолет и игла с ядом. Словом, сомнений в характере полета быть не могло. Пауэрса судили. Визит президента США сорвался.

А Василия вновь посадили, незадолго до происшествия с Пауэрсом. Не понравилось его поведение, хотя ничего криминального в современном значении этого слова он не совершал. Встречался с Ворошиловым, просил того о работе. Ворошилов написал отчет Хрущеву об этой беседе, вполне для Василия благоприятный: «Василий Сталин вел себя скромно, «немножко испуганно», как мне показалось, но был вежлив и предупредителен в разговоре. Просит дать ему работу, связывая её со своим поведением, – «дайте мне работу, и я исправлюсь», все время твердил об этом».