Вскоре, в середине апреля Иосиф уехал заграницу, в Лондон, на очередной съезд. Вернувшись, после очередного «экса», забрав семью, переехал в Баку. Они были счастливы, несмотря на его частые отлучки по революционным делам. Но молодая жена не устраивала мужу скандалов – во-первых, не то воспитание, во-вторых, она знала, что муж её любит, что в его сердце нет места для других женщин. Наверно, ее внучка была права – Като была именно той женой, какая нужна мужчине такого склада, как её дед. Если бы она не заболела, если бы осталась жива… Как был бы спокоен и счастлив Сталин, имея за спиной крепкий семейный тыл, преданную жену. Но она заболела брюшным тифом. Это и сейчас очень серьезная болезнь, а тогда, когда еще не знали антибиотиков… Иосиф отвез её с ребенком к родственникам, а сам снова должен был вернуться в Баку – работа требовала его присутствия там. Однако вскоре родные снова вызвали его в Тифлис. Като умерла у него на руках.

Когда гроб опустили в могилу, Сталин крепко сжал руку стоявшего рядом друга. «Это существо смягчало мое каменное сердце; она умерла, и вместе с ней исчезли последние теплые чувства к людям», – вспоминал потом этот товарищ его слова. Слова о каменном сердце и об отсутствии теплых чувств к людям кажутся слишком выспренними, чтобы быть правдой. Возможно, он их придумал сам, позже разойдясь со Сталиным во взглядах. Во всяком случае, потом, в многочисленных ссылках, Иосиф Джугашвили прекрасно умел сходиться с местными крестьянами, говорят, даже лечил их, и почему-то именно к нему, а не к другим ссыльным они шли за советом. А ведь люди чувствуют отношение к себе, чувствуют равнодушие, черствость, и никогда не обратятся к такому человеку со своими бедами. Как мы знаем из их собственных воспоминаний и многочисленных интервью, обожала Сталина и его «обслуга» – охранники и работавшие на «ближней» и «дальней» дачах люди, неизменно подчеркивающие как раз теплоту его отношения к ним.

А вот свидетельство маршала авиации Голованова, относящееся к первым месяцам Великой Отечественной войны, который неожиданно увидел Сталина в такой, потрясший его момент, когда тот, видимо, не ожидал посторонних.

«Я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно. На столе стояла нетронутая, остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счет бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось. Но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось.

– У нас большая беда, большое горе, – услышал я, наконец, тихий, но четкий голос Сталина. – Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин так же тихо сказал:

– Что будем делать? Что будем делать?

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда – ни прежде, ни после этого – мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой душевной муки…»

Где же тут каменное сердце?

Но то, что смерть любимой и любящей женщины сильно ударила его, надолго лишив надежды на личное счастье, бесспорно. О его горе после смерти Като вспоминают многие из тех, кто знал его в те годы.

Может быть, таким же мифом являются и многочисленные рассказы о нелюбви Сталина к своему старшему сыну? Во всяком случае, его внучка и дочь Якова Галина Джугашвили уверена в обратном.

Но вначале немного о судьбе Якова, неровной, не слишком счастливой, а окончившейся и вовсе трагически.

После смерти матери полугодовалый малыш остался на попечении семьи Сванидзе, её сестер, брата и деда Семена Сванидзе. Отцу, жившему от ареста до ссылки, воспитанием сына заниматься, конечно, было невозможно. Но вот произошла революция, закончилась Гражданская война, Сталин к тому времени уже был второй раз женат – на Надежде Аллилуевой. Пришло время забрать старшего сына, которому к тому времени исполнилось четырнадцать лет, в семью отца, в Москву.

Безусловно, для Якова это была сложная перемена, надо думать, сильно сказавшаяся на его психике – из вольной (он даже к курению успел пристраститься к четырнадцати-то годам!) домашней атмосферы, из теплой, цветущей Грузии он вдруг попал в суровую, холодную северную столицу огромного русского государства. И не просто в столицу, а в Кремль, в центр её власти, где одну из главных ролей (в то время ещё одну из главных) играл его отец. Незнакомый ему отец. И город был незнакомый. И страна, где все говорили на неродном ему языке, который он едва понимал. И все это в четырнадцать лет – переломный, как его называют, возраст. Было от чего замкнуться, уйти в себя, затосковать.

К тому же отец, властный и строгий, каким и подобает быть настоящему мужчине, с этим Яша внутренне соглашался, все время пропадал на работе. Однако он тут же заметил недостатки Яшиного предыдущего воспитания – слишком большую вольность в поведении, к которой он относил, например, курение, его немужественную мягкость, опять же, как следствие женского, балованного, чересчур нежного воспитания в семье Сванидзе, где Яшу излишне, на его взгляд жалели, слабую подготовку в учебе. Естественно, что в Москве его успехи в школе были еще более посредственными из-за плохого знания языка. Зато он быстро стал лидером в другом: побеждал во всевозможных шахматных турнирах и был одним из лучших школьных футболистов. Красивый, стройный, подтянутый, он обращал на себя внимание одноклассниц. Кира Политковская, племянница Надежды Аллилуевой, хорошо запомнила это время: «Девочки все очень влюблялись в него. А у него такой был добрый характер, что он как-то не мог отказать поухаживать или там грубо отказать. У него этого не было. К нему все девушки лезли, даже не зная, что он Яков Джугашвили, особенно этого никто и не знал».

Надо думать, что девичьи взгляды и успехи на футбольном поле смягчали ситуацию, но исправить её полностью, конечно, не могли. Вряд ли отцу надо было начинать строить отношения с сыном с искоренения недостатков в воспитании. Он подошел к нему со слишком высокими, взрослыми мерками и, естественно, получил в ответ отчуждение, кажется, так никогда до конца и не исчезнувшее. А дело-то, может быть, было не столько в воспитании, сколько в генах, унаследованных Яшей больше от матери, от тихой, мягкой, нежной Като, на которую он был так похож, чем от властного, волевого, строгого отца. Однако были в этих генах и порядочность, и благородство, и стойкость, что отец тоже понимал.

Как считает его внучка, дед вообще понимал ее отца гораздо лучше, чем об этом принято думать. И тем более она не сомневается в его отцовской любви.

«…Сцена происходила за обеденным столом. Дед ел суп, дамы Аллилуевы толковали о скандальном увлечении Яши. Эта женщина (имелась в виду Ма) старше его на три года, да к тому же еще и замужем! Дед отшучивался. Ссылаясь на всеобщее «брожение умов», пытался объяснить даже, что мужчина не меняется оттого, в какую женщину он влюблен: принцессу или белошвейку, монахиню или певицу из кабаре. Но подобные отвлеченности дам не устраивали. Срочно перегруппировавшись, они пошли в лобовую атаку: «Иосиф, так же нельзя! Вы обязательно должны вмешаться!» Дед, вообще не признававший за дамами права на военные действия (не знаю, делал ли он исключение для Жанны д, Арк), сразу помрачнел и сказал резко: «Мужчина любит ту женщину, которую любит. Да и вспомните, что уже было!..