получится улизнуть, и мать дальше займется таинственными женскими обрядами, не заметив его присутствия. Но мать видит Рода почти сразу, едва он застывает на пороге. Род таращится на нее, челюсть отпала, руки неуклюже повисли. От неожиданности мать открывает рот, говорит, что пусть он лучше, лучше, пусть он выйдет, выставляет левую ладонь, неопределенно отмахиваясь, отталкивая Рода. Другой рукой она бьет его полотенцем, а потом, когда Род поворачивается и уходит, мать этим полотенцем загораживается. Позже она ни слова Роду не говорит, а он симулирует полную потерю памяти. Разумеется, он помнит ее испуг, этот девчоночий взгляд, гибкие руки над головой, маленькую выпяченную грудь, чуть раздвинутые ноги и темноту между ними, которую он видел, не видя. Образ возвращается снова и снова, и Род уже уверен, что становится чокнутым дегенератом, он же о собственной матери думает! Про ее голое тело, про ее щелку! Он точно Белок или Пулсивер, точно какой-то слабоумный сексуальный маньяк, что говорит, будто хочет заняться этим, черт, ну да, со своей матерью.

Несколько дней спустя Род копается в ящике дедушкиного комода в поисках картонного телескопа — его подарил отец, и немедленно, по одному богу известной причине, конфисковала бабуля, которая, как обычно, впутала дедушку, потребовав, чтобы тот спрятал жалкий дешевый подарочек виноватого алкаша, бездумно купленный и вообще, если честно, добытый из коробки попкорна, к себе в комод. Бабуля с матерью на крыше: бабуля наблюдает, как мать вешает белье. Род изо всех сил старается не сдвигать вещи в ящике, и действует скорее на ощупь. Он задевает что-то похожее на картон, гладкий, глянцевый картон, и осторожно достает фотографию.

В центре изображена деревянная скамья в маленьком парке или ухоженном саду. На скамье сидят двое мужчин с холеными усами, одинаковые стрижки сияют бриолином, волосы идеально расчесаны на пробор. Оба голые, не считая черных, аккуратно подвязанных носков, а на коленях у них распласталась довольно крупная женщина, совсем без одежды, в одних черных шелковых чулках, скатанных и подвязанных над коленками, и детских черных ботинках с пуговицами на боку. Лица мужчин довольно безмятежны, почти самодовольны, а лицо женщины перекошено из-за огромного члена у нее во рту, очевидно, принадлежащего мужчине, который милостиво смотрит ей в затылок. Член другого мужчины вполне может оказаться у женщины в вагине, но при таком ракурсе наверняка не скажешь. Глядя на снимок, Род дрожит, у него слабеют ноги, в животе ворочается какая-то удивительная тошнота. Он глаз не может оторвать от жадного рта женщины.

Хлопает входная дверь, и Род слышит, как бабуля шаркает по коридору. Он сует фотографию на место и закрывает ящик, но не успевает выйти из спальни: в дверях бабуля. В ее взгляде подозрительное, потрясенное удивление, Род бессмысленно пожимает плечами, краснеет и медленно пробирается к бабуле и к двери, бледно улыбаясь, тщетно выдумывая объяснение, причину, но у него нет причин находиться в спальне. Бабуля говорит, если держать глаза и руки при себе, с голоду не умрешь. Роду остается до бабули один шаг, и она тычет ему пальцем в грудь, качает головой, на волосах черная сетка. Ей известно, сообщает бабуля, что Род лицемерный грубиян, но она на коленях молится всемогущему господу богу и Папе Римскому, дабы они избавили Рода от проклятия извращенчества и грязного дегенератства, которые он, к сожалению, унаследовал от отца. Род холодеет, не понимая, откуда бабуле известно, что он сделал. Она хватает его и разворачивает лицом к спальне, говорит, что он на верном пути в палату окружной психушки, пусть посмотрит, посмотрит, господи боже, да он красный, как помидор. На полу валяется бабулин корсет — случайно упал, или Род уронил по своей чрезмерной неуклюжести или суетливости. Рывком выхватывая из ящика ремень, бабуля ногтями вонзается Роду в ухо. Она говорит, вот он, верный признак кретинского идиотизма, мальчик должен деньги зарабатывать или играть на свежем воздухе с нормальными ребятами, а вместо этого болтается дома и возится с женским бельем, может, красуется в нем перед зеркалом, воображая бог знает какую мерзость! Бабуля говорит, что и думать не желает, как слюнявый монгол поступает с материными вещами! С этими словами она принимается хлестать Рода по ногам, по заду, бедрам, животу и паху, не отпуская уха, которое невыносимо горит.

У Рода в мозгу возникают картины, то резкие, то расплывчатые, они сменяют друг друга, смешиваются, он не в состоянии за всеми уследить: отец и бабуля на кушетке вместе с матерью; Род с бабулей голые в ванной; Род в бабулином корсете смотрит на мать, а другой Род сидит на скамейке, голые бедра прикрыты полотенцем; все движется и распадается, все кривится в клау-строфобском калейдоскопе: мать пьет из дедушкиной бутылки, и рот ее раздувается; мать в трусиках, с полотенцем на голове, а дедушка беседует с голым мистером Свенсеном; и; и. У Рода чудовищно, болезненно встает, член напрягается, вот-вот взорвется, бабуля яростно хлещет Рода ремнем, иногда попадая по вставшему члену, отчего Род задыхается и едва не теряет сознание.

Род дико вращает глазами, он потерялся, ослеп, утоп в черном огненном море, и тут у него судорожно дергаются бедра, и в оргазме подгибаются колени. В безмолвной ярости бабуля продолжает его стегать, вдохновленная дебильной слюнявой улыбкой. Он оседает на пол, и она бьет его по голове, свинья!

Род может рассказать об этом на улице, но пропустит детали, что разжижают видимость. Одному Роду известны подлинные события, а они, по сути, так сумбурны и так неотделимы друг от друга, Род и сам не все понимает. О господи! Застигнутая врасплох голая мать, господи боже, или дедушкина непристойная открытка, боже всемогущий, или бабуля, что приняла возбуждение Рода за возбуждение более странное и давай выбивать из него дерьмо, чтоб ее черти взяли, все это смягчается, сглаживается, все подчинено воображаемому эротизму, что скрывает безымянные наслаждения Рода.

Сорок шесть

Род гуляет в парке, холодный ветер и летящая листва, очередной серый день, тревожный и унылый, мрачный и одинокий. В воздухе пахнет дождем, Род смотрит, как пара малышей, весело обнявшись, катятся по голому склону холма, тупые маленькие ублюдки! Один, совсем один, Род чувствует, что сейчас расплачется. Вытаскивает из кармана рубашки мятую сигарету, прикуривает, зажигая деревянную спичку об ноготь — научился, чтобы показать другим парням, какой он крутой. Но ловкость не облегчит удушающую жалость к себе, всеми покинутому и печальному.

Что толку от всего этого? Род одинок и несчастен, гнилой мир на него озлобился, и