Глава 28

Медленно открываю глаза. Боли нет. Значит, это не кислота. Трясясь от страха, в немом ужасе смотрю на руки, весь гипс в бриллиантово-зелёных пятнах.

Зелёнка! Это зелёнка. Она облила меня дезинфицирующим средством. Это не опасно для здоровья, но как я это отмою? Как доеду домой?

Опустив голову, прячусь в кабинет, пока меня не заметили ученики и не сняли сенсационное видео с опозоренным завучем в главных ролях.

От ужаса и страха меня аж тошнит. Я идти не могу. Закрываюсь изнутри. В кабинете смотрю в зеркало.

И, вскрикнув, начинаю задыхаться от обиды и горько плакать. Не хватает сил дойти до своего места. Сползаю по стене, сажусь на корточки. И закрываю уши. Я никогда не дралась из-за парней, не соперничала с другими девушками и не устраивала разборок. Никогда не лезла в общую кучу. Не выбирала красавцев.

И в тридцать с лишним впуталась в какое-то говнище.

Но что мне делать? Сейчас восемь утра. Как я дойду домой? Как я поеду в такси?

Надо поискать в интернете, как это смыть, но мне так плохо, даже морозит, как будто температура поднимается.

В дверь кто-то тарабанит. Слышу голос Женечки. Не хочу я никого видеть, не могу ни с кем разговаривать. Не в силах, просто не в состоянии, и всё.

Крепко зажимаю уши руками. Сижу так. И пусть хоть ядерный взрыв. Никогда не буду больше с ним разговаривать. Ни к чему мне это. Сжимаю уши так, что голову практически сдавливает от боли. И плачу, плачу, плачу...

Сижу так несколько минут, затем, покачиваясь, тянусь к городскому телефону и звоню матери.

— Мама. — Не могу заставить себя говорить нормальным голосом, он сдавленный и хриплый. — Попроси, пожалуйста, соседа своего, Лаврентия Семеновича, чтобы приехал за мной в школу. — Жду, пока мама отохает. — Ничего не случилось, вернее, случилось, но я потом объясню. Ты не волнуйся. Нормальный у меня голос. Просто позови Лаврентия и дай ему платок какой-нибудь, а лучше пусть мотоциклетный шлем мне принесёт. И побыстрее, пожалуйста. Скажи, что я ему на бутылку дам. — Едва хватает сил закончить фразу. — Пусть зарегистрируется у вахтёрши и прямо в кабинет мой идёт. — Не могу сдержаться, повышаю голос, потому что она опять спорит: — Я потом тебе объясню!

Кидаю трубку. На стул не сажусь, боюсь испачкать его. Хотя я и стену могу испачкать. Но моральных сил не хватает это контролировать.

Ужасно мерзко. Чем больше думаю, тем обиднее становится.

Скидываю туфли. И сажусь на пол, придерживая гипс. Кажется, будто болит всё тело. Лаврентий дед мировой, он приедет быстро. А больше и попросить-то некого.

Сижу, закрыв глаза. И ощущение такое, что я уже нарыдала целое море слёз. Начинает болеть голова. Снова кто-то стучится. Опять Женечка.

А ещё звонит мобильный и городской. Я всех игнорирую и жду соседа. Как только он доберется, обмотаю голову, пойдём во время урока.

Отвратительное настроение, хуже некуда. Надо посмотреть на часы, засечь время. Но я не могу. Я вообще ничего не хочу.

Не знаю, сколько я так сижу на полу, сколько времени я безумно жалею себя, прижимая к груди гипс.

Но очередной громкий звук заканчивается тем, что в дверь засовывают ключ и она открывается. Только не это, хоть бы не Шурик или ещё кто похуже.

Надо встать! Надо взять себя в руки! Но я просто разбита этим унижением.

Узнаю балетки Женечки: белые, кожаные, с бантиками, на низком ходу. Рядом с ними вижу мужские ноги, но у Лаврентия вряд ли есть такие стильные чёрные брюки и мокасины.

А ещё он совершенно точно неспособен так легко поднять меня с пола. И рычать профессиональным тоном один и тот же вопрос:

— Глаза! В глаза не попало?! Самое главное — глаза!

Мотаю головой, сжав губы от обиды

И Лаврентий не пахнет дорогой туалетной водой. И уж точно Лаврентий не стал бы, утешая, гладить сильной и тяжёлой рукой по спине.

— Я убью свою маму! — хриплю, уткнувшись зеленой физиономией в плечо Ткаченко. — Я её саму скину с моста. Нет. Я точно её прибью.

Унизить меня больше просто невозможно.

— Кто это сделал? Кто-то из учеников? — злится. — Вы кому-то два поставили?

И жмёт крепче. Несёт куда-то, усаживает на стул.

Берёт мое лицо в ладони. Всё равно раскрывает веки и осматривает глаза, просит хорошенько поморгать. Дёргаюсь, отворачиваюсь.

Стыдно. Какой ужас. Позорище. Он последний человек, перед которым я хотела бы предстать в таком виде.

— Я пойду домой, — трепыхаюсь.

— Нет! Сядьте вот на этот табурет. Так, — даёт указания секретарю, превращаясь в сурового доктора Ткаченко, — нужны спирт и вата. Нет, спирт не пойдёт. Нужно что-то помягче, дуйте в аптеку за перекисью водорода, а лучше купите хлоргексидина биглюконат.

Сердце аж выпрыгивает из груди.

— Что вы здесь делаете? — Пытаюсь спрятаться от его прямого взгляда.

— Ваша мама позвонила в больницу, я уже смену закончил и собирался домой. Хорошо, что