Пока Рамади сидел себе на пороге и ждал, жеребец ворвался в деревню, остановился на мгновение и рысью направился прямиком к его дому. Кобыла стояла спокойно под оливой, отгоняя хвостом мух. Не успел никто из соседей подбежать, как жеребец встал на задние ноги, поднявшись до огромной высоты, и ремни, державшие Сиди Бухаджу у него на спине, лопнули. Труп в белом селаме шмякнулся на землю в тот миг, когда жеребец покрыл кобылу. Рамади подбежал и оттащил тело в сторонку, чтобы не мешало. И вернулся на порог — смотреть.

Чуть погодя примчались соседи, внесли Сиди Бухаджу во двор к Рамади, не переставая возносить Аллаху хвалы.

К тому времени, как в Изли подоспели тамлатские старейшины, жеребец и кобыла уже тихо стояли под оливой, а излийские толба тянули свой напев в доме Рамади.

Тамлатцы подавили досаду и приняли волю Аллаха. Конь пришел в Изли и остановился здесь — стало быть, здесь Сиди Бухаджи и следует хоронить. Они помогли излийцам вырыть могилу, весть разлетелась по всем окрестным деревням, и полба из многих мест пришли отпеть покойника.

И сразу же паломники начали стекаться в Изли, взыскуя бараки у могилы Сиди Бухаджи. Вскоре потребовалось снести дом Рамади и на его месте выстроить приют, где паломники могли бы ночевать. Тогда же у оливы, над местом последнего упокоения святого, возвели куббу под куполом, а вокруг нее — высокую стену. А Рамади дали другой дом, поблизости.

Все паломники запасались водой из источника, и слава о ней вскоре разнеслась повсюду, а источник стал очень знаменит. Даже те, кто не почитал Сиди Бухаджу, приходили пить эту воду и набирали ее с собой. Взамен они оставляли в святилище приношения — еду и деньги. Год и закончиться не успел, как Изли стала богаче Тамлата.

Только Рамади и аисец знали, как навели они удачу, отчего деревня их преобразилась, — однако даже не задумывались об этом, поскольку на все воля Аллаха. Для Рамади главным была красота того черного жеребенка, что ходил теперь всюду за кобылой, куда бы хозяин ни выезжал на ней — вниз, в долину, или наверх, на тамлатский рынок.

1976

перевод: Максим Немцов

Десять или двенадцать лет назад приехал в Танжер человек, которому лучше было бы держаться подальше. То, что с ним произошло, ни в коей мере не было его виной, о чем бы там ни шептались англоязычные обитатели города. Зачастую реакция у этих людей — будто в каких-то примитивных племенах: когда беда настигает одного, остальные по общему согласию не предлагают ему помощь, а просто избегают его и наблюдают, уверенные, что он сам накликал на себя несчастье. На него наложено табу, и помощь ему не положена. Вот и этого человека никто особо не утешал, и молчаливое неодобрение, порожденное его неудачами, наверняка еще больше отравило последние месяцы его жизни.

Звали его Дункан Марш, и говорили, что он приехал из Ванкувера. Я его никогда не встречал и не знаю ни одного человека, который бы утверждал, будто видел его. К тому времени, когда историю принялись обсуждать на коктейлях, он был уже мертв, и безответственные жители чувствовали, что вправе тешить свою страсть к мифотворчеству.

В Танжер он приехал один, снял обставленный дом на склоне Джамаа-эль-Мокры — в те времена отыскать жилье там было нетрудно, к тому же недорогое — и нанял ночным сторожем марокканского подростка. Владелец дома предоставлял жильцу кухарку и садовника, но оба сразу лишились мест: кухарку сменила женщина, которую рекомендовал сторож. Вскоре после этого Марш почувствовал первые симптомы желудочного недомогания, которое с каждым месяцем становилось сильнее. Танжерские врачи посоветовали ему уехать в Лондон. Два месяца он провел там в больнице, и ему вроде бы стало лучше. Точный диагноз однако не поставили, и, вернувшись, он оказался прикован к постели. В конце концов, его отправили в Канаду на носилках, и там он вскоре скончался.

Во всем этом не было ничего необычного; все предположили, что Марша, как и прочих, медленно травила местная прислуга. За пять десятков лет, которые я провел в Танжере, было еще несколько подобных случаев. И всякий раз говорили, что жертва из Европы сама виновата, поскольку не соблюдала дистанции в отношениях с прислугой. Стороннего человека поразит, что никто ни разу не взялся разобраться и не принялся искать злоумышленника, но при полном отсутствии доказательств расследование проводить нет смысла.

Историю дополняют две детали. В какой-то момент во время своей болезни Марш рассказал приятелю о том, как он финансово обеспечил сторожа на случай своего отъезда из Марокко; он дал мальчику заверенное письмо, но тот, похоже, так и не заявил о своих правах. Другое сообщение поступило от доктора Холси, врача, который организовал доставку Марша из дома в аэропорт. То был последний фрагмент информации — для меня, во всяком случае, — чтобы история облеклась плотью. По словам доктора, на подошвы ног Марша не раз наносились насечки в виде грубых рисунков; порезы были недавние, но некоторые уже нагноились. Доктор Холси вызвал кухарку и сторожа: они изобразили удивление и испуг, увидев ноги хозяина, но не смогли объяснить происхождение ран. Через несколько дней после отъезда Марша кухарка и садовник, работавшие там прежде, вернулись в дом, а новые слуги его покинули.

Медленное отравление — вполне классическая история, особенно в свете замечания Марша о том, что он обеспечил благосостояние мальчика, однако нарисованные ножом линии на ногах как-то не вязались ни с какими доступными воображению комбинациями мотивов. Я размышлял об этом. Мало сомнений, что мальчик виновен. Он убедил Марша избавиться от работавшей в доме кухарки, хотя ей по-прежнему платили жалованье, и нанять на кухню другую женщину: скорее всего, свою родственницу. Чтобы отравление не выявили, следует добавлять яд несколько месяцев, и проще всех это сделать кухарке. Ясно, что она знала о финансовых распоряжениях в пользу мальчика и рассчитывала поживиться. В то же время кресты и круги на ногах не поддавались объяснению. Медленный отравитель терпелив, осторожен, методичен; его главная забота — сохранять эффективную дозировку и избегать заметных следов. Бравада — не его стезя.

Прошло время, и разговоры о Дункане Марше прекратились. Да и я вспоминал о нем все реже, поскольку реальных гипотез не было. Как-то вечером, лет пять назад, ко мне пришел местный американец и рассказал, что встретил марокканца, утверждающего, что он работал у Марша ночным сторожем. Парня звали Ларби, он работал официантом в «Ле Фён Бек», маленьком ресторане на отшибе. По-английски он говорил плохо, но понимал без труда. За что купил, за то и продаю, сказал мне американец: вдруг мне придет в голову воспользоваться его информацией.

Я поразмыслил и как-то вечером через несколько недель пошел в ресторан поглядеть на Ларби. Там было сумрачно и полно европейцев. Я присмотрелся к трем официантам. Они были похожи друг на друга: с большими черными усами, в джинсах и теннисках. Мне передали меню, читать его было трудно даже под маленькой лампой на столе. Когда человек, принесший меню, вернулся, я спросил о Ларби.

Он выдернул меню у меня из рук и отошел от стола. Миг спустя другой из троицы подошел ко мне и вручил меню, которое держал подмышкой. Я заказал по-испански. Когда он принес суп, я тихо сказал: меня удивляет, что он тут работает. Это его озадачило; он пытался вспомнить, где мы встречались.