Совсем другое дело – целенаправленные инъекции перпендикулярного бытия, против них нет прививок. Лаборатория боевых симулякров (ЛБС), созданная в Петербурге и возглавляемая самим Бланком, работает весьма эффективно, вбрасывая время от времени свои «программные продукты» в системы жизнеобеспечения потребительского общества, приостанавливая и нарушая «естественный ход вещей» (который, по мнению бланкистов, является абсолютно противоестественным). Деятельность ЛБС свидетельствует, что изобретатель мимигатора отнюдь не утратил своей изобретательности, хотя большинство специализированных боевых симулякров переводятся пока в стратегический резерв.

Полная растерянность жрецов вещизма по отношению к инопланетным для них мотивам вроде массового избавления от покупок или всемирного конкурса бесполезных поступков (или тех же именных денег) является одной из причин успешного хода нестяжательских войн. Но не единственной и не главной причиной. Бланкисты отказались от огнестрельного и холодного оружия, равно как и от оружия массового обольщения, успешно применявшегося Голливудом на протяжении столетия. На сегодняшний день эти арсеналы устарели, в частности уже воины Халифата оказались неуязвимыми для обольщающих технологий поп-культуры, с презрением встречая предъявляемые им «картинки». Оружием дезертиров с Острова Сокровищ стала мгновенная подлинность – предъявляемый без промедления эталон иного бытия. Даже кратковременная очная встреча с теми, кто согласно пропаганде вещеглотов «оказался на обочине жизни» и «нуждается в помощи и сочувствии», быстро убеждает, что за пределами вещизма живут – и прекрасно живут – вовсе не маргиналы-неудачники, а веселые, азартные, победившие скуку и инерцию люди. Они бездомны, безработны и беззаботны, но нисколько не терзаются по этому поводу. Воины, охотники, которым все в охотку, они влюбляются и любят, читают и слушают музыку, но главное – пребывают в непрерывном путешествии и Господь пребывает с ними. Непредвзятый свидетель, переставший быть совсем уж посторонним наблюдателем, быстро поймет, кто действительно нуждается в сочувствии и попечении. Уяснив это, он незаметно для себя попадает в плен. И даже если он возвращается потом «к своим баранам», душа его остается в плену. Вот как идут к победе нестяжатели. Но толоконный лоб еще крепок.

* * *

Отказ от трофеев не требует таких уж больших усилий, если иметь в виду материальные фетиши вещизма, ведь равнодушие (как минимум) к приманкам и побудило когда-то покинуть Остров Сокровищ. Здесь тактика сводится к снабжению капканов собственными взрывными устройствами, «шутихами». Разбросанные приманки нанизываются на бикфордов шнур поперечного бытия – и взлетают в воздух лопающиеся пузыри грез. Грез бедных о богатстве и богатых о счастье. Подрывы на какое-то время сотрясают воображение даже подсевших на иглу шопинга и строителей домика Тыквы, самых преданных гвардейцев и телохранителей Гидры.

Дух предпринимательства поддается перевербовке, или, как сказал бы Фрейд, сублимации. Но именно шопинг и тыквостроительная аскеза исключительно устойчивы к контрпримерам, они, как теперь выяснилось, и являются краеугольными камнями сберегающей экономики. Кум Тыква продолжает сопротивляться уже после того, как синьор Помидор сложил оружие. Есть две категории обитателей черты оседлости, которые редко сдаются в плен живыми: это неимущие стяжатели и их внешне более благополучные собратья, пребывающие в беспробудном запойном шопинге. Без их фанатической стойкости экономика пользоприношения уже прекратила бы свое существование, ведь сама по себе предприимчивость, соединенная с жилкой авантюризма и азарта, вполне способна увлечь субъекта туда, где уровень азарта и непредсказуемости на порядок выше. Трудно удержаться от вывода, что из всех форм стяжательства, из всех, так сказать, штаммов этого непрерывно мутирующего вируса самой неисцелимой и непросветляемой болезнью является полубессознательное, всепроникающее жлобство.

По существу, единственной эффективной мерой противодействия жлобству является прививка, совершаемая в раннем детстве. Выступая в Подвесном университете, Колесо однажды сказал:

Хайдеггер что-то там писал про бытие-к-смерти… да и многие мыслители рассуждали о человеческих страхах и печалях. Но я вам объясню, что такое настоящая горечь, как я ее понимаю. Это когда попадаешь вдруг в дом к этим… как их там… к кусочникам. Ну, которые за копейку удавятся. И допустим, садишься с ними пить чай или водку, а они рассказывают, как их кинули, – чуть ли не со слезами бессильной ярости, – о том, как им где-то чего-то недодали. И о том, как они кого-то кинули – выгадали копеечку, втоптав в грязь. Это уже с радостью, потирая руки и хихикая. Ну вот, дело привычное, что еще ждать от вещеглотов.

Но ты смотришь на их деток: светлые глаза, белобрысые головки… Да, эти кусочники, кстати, всегда орут на детей… Их жизнь еще может вспыхнуть как фейерверк… казалось бы… Но ты заглядываешь в эти ясные очи и понимаешь… и видишь, что через пятнадцать-двадцать лет тебя встретит бесцветный взгляд жлобья. Они уничтожат детей, превратят их в такое же жлобьё.

Это я называю горечью. Я уж давно не попадаю к кусочникам, не пью с ними ни чаю, ни водки – но горечь неизбывна. Я ведь человек не сентиментальный, вы знаете. Но я воин уже двадцать лет. И я знаю, для чего я веду свою войну. Для того, чтобы прекратить ежедневный Освенцим детских душ.

Действительно, если можно говорить о наследственных социальных инстинктах, то жлобство – один из них, и этого уже достаточно, чтобы согласиться с бланкистским тезисом о противоестественности сложившегося хода вещей. Подобно тому как в «Государстве» Платона решающая роль принадлежит педагогике (точнее говоря, «пайдейе»), нестяжательская утопия тоже рассматривает «вакцинацию» формирующихся душ как самый надежный способ противостоять распространению вирусов алчности, жлобства и крохоборства. Увы, возможности здесь не слишком велики. В питерском Подвесном университете, конечно, «ведутся исследования», энтузиасты даже создали аналог скаутской организации, и прохожие нередко могут услышать, как юные беспризорники, чем-то действительно похожие на советских пионеров двадцатых годов, распевают свои речевки:

Взвейтесь кострами, мрачные сквоты,

Клич нестяжателя нынче суров:

К нам, утомленные тяжкой работой!

Прочь, сникерснутые дети жлобов!..

Но всякая принудительная организованность, превышающая уровень flash mob, плохо сочетается как с целями нестяжательского движения, так и с самой практикой обитания в джунглях и прериях. Действительный путь инициации совсем другой. Никто не движется рядами и колоннами, каждый сам совершает выбор: «утомленные тяжкой работой» для начала переходят к сочувствующим, а беспризорники, которых немало в джунглях мегаполисов, становятся юнгами, а затем дорастают до воинов, вождей племен и вознесенных. Или сдаются в плен стяжателям, покупаясь на какое-нибудь ипотечное тыквостроение, что тоже бывает нередко.

В сущности, рецепт противодействия потребительскому фетишизму с раннего детства хорошо известен: это максимально возможное попустительство детским желаниям с одновременной их селекцией. Ведь наряду с детским эгоцентризмом, описанным еще Пиаже и безусловно благотворным в определенном возрасте, существуют мощные спонтанные нестяжательские желания: тратить, раздаривать, радоваться вещи, а не владению ею. А как прекрасна детская беззаботность в отношении того, кому принадлежала вещь вчера и кому она будет принадлежать завтра! И здесь подвеска является могучим воспитательным средством – прежде всего в воспитании самих воспитателей. Драгоценная беспечность, неомраченность присвоением витает в самом воздухе, которым дышат общины, коммуны и племена. Эта атмосфера влияет, конечно, на воспитание детей даже в самых неблагополучных семьях. Но родительская любовь, свободная от мутаций стяжательства, встречается по-прежнему редко, так же как и любой другой дар.