– Причем ведь и зрение плохое, – ответила мать тоже тихо, как будто они с Машей продолжали долгий, неспешный, задушевный разговор. – И лишний вес. И рассеянный. Всегда был. Всё сидит, мечтает. Зачем ему этот мотоцикл сдался, куда ему на мотоцикл-то!..

Она запнулась, некрасиво кривя рот.

– Призвание – это не то, что выбираем мы, это то, что выбирает нас, – отозвалась Маша. – Призвание не смотрит, есть ли у тебя какие-то там способности. Ему это безразлично.

Она взглянула на мать и твердо сказала:

– Вам нужно перестать его удерживать.

Они обменялись взглядами. Маша кивнула. И попросила:

– Митя? Достань, пожалуйста, наш препарат.

Как бы там ни было, вот тут мать заколебалась.

– Но что это? – спросила она.

– А, – Маша помолчала. – Да, конечно. Мы вам покажем. Аптека, ты не мог бы взять какую-нибудь чашку и несколько капель состава развести водой?

Стакан нашелся на тумбочке. Я сообразил, выдвинул удобный процедурный столик в ногах кровати, поставил стакан. И выкрутил пробку из фиала.

Как можно аккуратнее я наклонил фиал над стаканом. Оказывается, не так просто было пролить этот эликсир: во флаконе был очень узкий дозатор. Одна-единственная крошечная алая капля повисла на горлышке и упала на стеклянное дно. Почему-то с тихим, еле слышным звоном.

Я сглотнул от изумления. На дне граненого больничного стакана лежал микроскопический алый кристалл. Он был почти неотличим от рубина, разве что цветом: по-моему, у рубинов не бывает такого алого земляничного оттенка. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но этот выглядел так, как будто его можно было хоть сейчас брать в вставлять в оправу. Он лежал в стакане и как будто освещал его алым уверенным светом.

– Еще, – сказала Маша.

Еще одна капля упала в стакан. Мгновение два одинаковых крошечных кристаллика лежали рядом, и тут же – снова один. В два раза больше первого.

– Так странно, – сказал я, разглядывая его.

– Что? – спросила Маша. – Он таким и должен быть, если ты об этом.

– Нет. Так странно видеть здесь вещи из Фриланда.

– Еще, – сказала Маша. Она улыбалась. – Для уверенности добавь еще капель десять.

Двенадцать капель вместе оказались камнем шириной в детский ноготь. В палате стоял отчетливый запах свежей клубники.

– Но это ведь не лекарство? – спросила мать почему-то шепотом.

– Отчего же, это лекарство, – сказала Маша. – Митя, теперь воды. Вот графин, возьми оттуда.

Я огляделся, взял со столика графин.

– Сколько?

– Поменьше половины стакана.

Пока я осторожно лил воду в стакан, она окрашивалась в розовый. Но не успела вода устояться, как стала снова совершенно прозрачной – без какого-либо цвета.

– Потрясающе, – сказал я, рассматривая стакан на просвет.

– Ну, теперь пей, – просто сказала Маша. – Татьяна Ивановна, смотрите внимательно.

В первый момент я не понял, что произошло. Просто что-то изменилось. И тут же до меня дошло: резко обострилось зрение. Я вдруг увидел... эту палату, четко и до последней детали, сразу всю: углы и гладкие поверхности приборов, изгибы трубок, шероховатость и мягкие ворсинки на белье; бледность, вялость и обескровленность кожи больного; небрежные мазки краски на репродукции Ван Гога над кроватью; паука, торопливо бегущего по полу вдоль стены: у него на спинке был еле заметный черно-серый узор удивительной красоты, и лапки переступали со спорой и экономной грацией.

И одновременно я увидел всё... как будто насквозь. Не знаю, как объяснить. Палата и вся больница, и весь Лабиринт вокруг были абсолютно реальны – до мельчайшей черточки, до блика на сменяющихся в канюльке каплях. Но одновременно этого блика... как бы не было. Был блик на мокром дрожащем листе, и запах теплой мокрой травы, и тихое лопотание дождя по листве, и у Баламута, которого я отчетливо видел сквозь стену палаты сидящим рядом с Морганом на узкой больничной кушеточке, была темная кожа и буйные рыжие волосы, и в путанице косм проглядывали кончики ушей. И у меня – я увидел свое отражение в мониторах – снова была моя, нормальная, светлая кожа и светлые волосы. И тут всё прекратилось.

...Всё это продолжалось в пятьсот раз короче, чем я тебе об этом рассказываю, мой добрый адресат. Какие-то пару секунд. И когда это ушло (и хорошо, что ушло, потому что это было совершенно невыносимо, как будто тебя с одной стороны поливают кипятком, а с другой – ледяной водой), так вот, когда это ушло, остался Лабиринт, палата, глаза Маши. И еще кое-что. Дверь и окно. Они не были гейтами. Ни одного признака я не видел. Но я был практически уверен, что стоит мне захотеть – и я смогу сейчас выйти через них прямо под теплый дождь в Пограничье.

– Неплохо, да? – с улыбкой спросила Маша.

– Действие... быстрое, – сказал я. Собственный голос показался мне хриплым, как будто пропущенным через неисправный микшер. Наверное, по контрасту с ее голосом.

…Мы вышли из палаты и наткнулись на вопросительный взгляд Моргана. Саша, сидящий в больничном креслице, вцепился в подлокотники и быстро взглядывал на нас с Машей.

– Ну что? – жадно спросил