Смертельный компонент президентских завтраков не молитва. И не сыр, не апельсиновый сок, не мамалыга на столе представляют опасность для жизни. Убийственной является заразная бацилла лицемерия, которую разносят участники этого мероприятия.

Тифозная Мэри им в подметки не годится!

Если я оскорбил кого-то своими разговорами о новой религии, я прошу прощения. Я с радостью откажусь от самого слова «религия», заменив его тремя другими: честный моральный кодекс. Нам это очень нужно, причем такой кодекс должен быть достаточно разумным и простым, чтобы его мог понять всякий. Проблема в том, что унаследованные нами моральные кодексы поддаются множеству интерпретаций. Приходится просить специалистов — историков, археологов, лингвистов — объяснить, как появилась та или иная идея, и подсказать, что на самом деле подразумевает та или иная фраза. Хорошие новости для лицемеров, которым нравится чувствовать себя праведниками, что бы они ни делали.

Если бы мы решили вырастить современные штаммы лицемерия, какая потребуется питательная среда? Я подозреваю, что лицемерие лучше всего растет на почве, удобренной древней моралью.

Есть шанс, что простой морали, удовлетворяющей требованиям современности, вообще не существует. Может быть, простота и ясность могут прийти только с новым мессией, а его пока не видать. Если хотите, мы можем проговорить о знамениях. Я, как и все, люблю знамения. Вдруг комета Когоутека, что заставляла нас смотреть на небо, ощущать ничтожность наших проблем, очищать свои души восхищением космосом, является именно таким знамением? Пролет этой кометы оказался пшиком, но что может значить этот пшик?

Для меня это знак, что нам не стоит ждать эффектных чудес с неба, что проблемы обычных людей придется решать обычным людям. Вот послание кометы Когоутека: помощи не ждите. Повторяю: помощи не ждите.

А как насчет гостей с иных планет, которых мы представляем себе такими умными? Многие убеждены, что инопланетяне уже посещали Землю и научили нас строить пирамиды. Все мы, включая египтян, знаем точно — в новых пирамидах земляне не нуждаются.

Как нормальный человек, пораженный темпами, с которыми мы разрушаем нашу почву, нашу питьевую воду, нашу атмосферу, я хочу предложить принцип различения добра и зла, который мог бы стать частью современного, простого морального кодекса. Зло нас отвращает. Добро наполняет нас радостью и заставляет глаза сиять. Это все не изменится. Почему бы нам не пойти дальше и не сказать, что все, что вредит планете, — зло, а все, что сохраняет или восстанавливает ее, — добро?

Давайте я сам скажу, почему моя идея сентиментальна. Сентиментальность, по-моему, как-то связана с любовью к внукам, а кому до них есть дело? Но самое слабое место моего морального кодекса в том, что он побуждает людей быть обаятельными грешниками в молодости, к старости превращаясь в невыносимых праведников, — путь, очень напоминающий биографию святого Августина и некоторых других знаменитых святых отцов.

В мировом масштабе целые народы стирают с лица земли другие народы, а потом с ангельским видом раздают стеклянные глаза, ножные протезы, шоколадки и все такое прочее, чтобы все восстановить и вернуть к нормальной жизни.

Сначала нам придется принять научный факт — любая рана, нанесенная системам жизнеобеспечения нашей планеты, скорее всего не заживет никогда. И любой, кто ранит планету и обещает потом заживить рану, — обычный лицемер. Он навсегда останется злобным и потому отвратительным человеком.

Какое-то время я посещал унитарианскую церковь, и это, наверное, заметно.

Священник как-то сказал нам на пасхальной проповеди, что если бы мы прислушались к бою колокола на звоннице его церкви, то обязательно услышали бы, как колокол поет: «Ада нет, ада нет, ада нет». Что бы мы ни сделали в этой жизни, нам не гореть вечно в аду. Нас даже десять — пятнадцать минут не пожарят. Конечно, это была всего лишь догадка.

С другой стороны, Джимми Бреслин как-то сказал мне, что подумывал вернуться в католичество, так как считал, что многие люди из администрации Никсона заслуживают адской сковороды. Может, и так.

В любом случае я не думаю, что кто-нибудь страшился ада так же сильно, как большинство из нас боится человеческого осуждения и презрения. В рамках моего нового, честного морального кодекса возможных злодеев можно будет пугать только одним наказанием: осуждением и презрением окружающих.

Чтобы презрение работало как надо, нам понадобятся сплоченные общины, которые пока что впору вносить в Красную книгу. Интересно, почему такие общины вымирают, если люди по природе своей стайные существа? Им необходимы родственники, друзья и единомышленники, необходимы почти так же сильно, как витамины группы B и здоровый моральный кодекс.

Я знаком с Сарджентом Шрайвером. Будучи кандидатом в вице-президенты, он спросил, есть ли у меня какие-нибудь предложения. Вы сами, наверное, помните, что в той компании было достаточно денег, но с идеями у обеих партий был полный швах. Я ответил ему, хотя, боюсь, он меня уже не слушал, что убийца № 1 в Америке не сердечнососудистые заболевания, а одиночество. Я сказал, что он и Макговерн просто смели бы республиканцев, если бы пообещали избавить людей от этой болезни. Я даже предложил ему девиз для печати на значках, наклейках на бампер, флагах и плакатах: «Нет одиночеству!»

Остальное вы знаете.

Несколько лет назад, когда жестокая гражданская война в Нигерии подходила к концу, я был в Биафре[14]. Жители Биафры голодали, как вы помните. Они жили в условиях блокады, еду завезти было невозможно. У них почти не было оружия, разве что винтовки Маузера возрастом старше меня. И все же они сражались. У них не было военного призыва. Не было государственной помощи беженцам, да она и не требовалась. Государство не занималось уходом за больными и стариками. За недолгое свое существование Биафра показала нам пример, которым восхищаются и анархисты, и консерваторы.

Люди могли помогать друг другу без какой-либо помощи центрального правительства, потому что каждый житель Биафры был членом большой семьи — огромного клана, куда входит несколько поколений родственников разных степеней родства. Сотни родственников знали, как его зовут и кто он такой. У некоторых биафранцев было больше тысячи родственников.

Такие колоссальные семьи заботились о своих раненых, о своих сумасшедших, о своих беженцах, делились с ними всем, что имели. Правительству не нужно было посылать полицейских, чтобы следить за раздачей еды. Когда правительство нуждалось в новых солдатах, оно говорило семьям, сколько людей им надо выставить, и семьи сами решали, кого отправить на войну.

Эта замечательная схема, конечно, не была биафранским изобретением. Эти люди просто продолжали жить так, как совсем недавно жило почти все человечество.

Я видел прошлое, и оно работает.

Нам нужно как можно скорее вернуться к большим семьям — нет одиночеству, нет одиночеству!