Слово „еврей“, которое не часто произносилось у них в доме, звучало теперь в открытом поле, как нечто таинственное, оторванное от места и от времени и кружащееся над землей наподобие преследуемой коршуном птички.

Они шли дальше, и Марьяна продолжала ругать старика.

– Черти везде водятся, в одном месте они принимают образ мадам, а в другом – распутного старика. Нет в этой жизни чистоты. Все злоба или грязь.

Помолчав, она добавила:

– Ты не слушай Марьянину болтовню, ей требуется поговорить, если не выговорится, то лопнет. Хуго заметил, что ей трудно внимательно слушать и говорить целыми предложениями, но после глотка из бутылки слова наворачиваются ей на язык, и она говорит об отце, о матери, о сестре, а иногда о друзьях, которые ее не поняли.

Внезапно она спросила:

– Ты знаешь, кто такая шлюха?

– Не совсем.

– Ну оно и к лучшему.

Она продолжила говорить о том, что ей необходимо принять ванну.

– Без ванны женщина – просто комок грязи. – Но тут же переменила тон и добавила: – Я мечтаю о большой ванне, только для нас двоих.

Хуго по душе такое ее настроение. Когда Марьяна страстно желает чего-нибудь, ее желание вызывает в воображении картину: широкая ванна, полная душистой пены, в которой можно лежать и дремать часами, погрузившись в теплую воду.

– Понежиться в ванне – как в раю побывать, ты согласен?

После этого они брели, не разговаривая. У Хуго от голода кружилась голова. Марьяна предложила развести костерок, растопить немного снега и развести кусок шоколада в кипящей воде. Эта идея ее воодушевила, и она сказала:

– Мир состоит не из одной лишь тьмы. Мадам вернула нам немножко из наворованного ею. Что бы я делала без коньяка?

И как только они собрались наломать сучьев и развести костер, Марьяна углядела маленький сарай и закричала в восторге:

– Бакалейная лавка, лавка посреди снежной пустыни! Кто бы мог поверить!

На этот раз зрение не обмануло Марьяну – сарай в самом деле оказался деревенской лавочкой. За прилавком стояла немолодая женщина.

– Доброе утро, мамаша.

– Утро уж минуло, доченька, – поправила ее женщина.

– А я все еще цепляюсь за кончик его фартука, – натужно пошутила Марьяна. – Мы зашли купить буханку хлеба и немного растительного масла, а если от доброты душевной добавите луку, очень будем вам благодарны.

– Нет у меня хлеба, война нас опустошила.

– Нам довольно и черного хлеба – да любого, мы не ели уже два дня.

– Нет у меня никакого хлеба, доченька, только картошки и немного сыру могу продать тебе.

– Давай, мамаша, я заплачу тебе.

– Какими деньгами-то заплатишь?

– Немецкими.

– Говорят, немцы отступают, кому нужны будут их деньги?

– Возьми этот браслет, он из серебра с драгоценными камнями, и прибавь мне немного копченого мяса или колбасы.

Женщина была удивлена таким предложением, но красота сверкающего украшения ее очаровала.

– Это серебро или олово? – спросила она, чтобы не выдать своего желания заполучить вещицу.

– Чистое серебро, честное слово.

– Бог знает, правда ли. Погляжу, что у меня еще есть, – она нагнулась и достала из ящика немного картофеля.

– Будь пощедрее, мамаша!

– Человек о себе обязан думать, разве не так?

И она достала из кладовки немного сыру, маленькую колбаску и две луковицы.

– Положу тебе это в мешочек, – смягчился ее голос.

– Благослови тебя Господь, – поблагодарила ее Марьяна.

Они вернулись в поля. Солнце стояло в зените, и было тепло. Под снегом уже бурлила вода, там и здесь слышалось ее журчание. Марьянино лицо посветлело, и по нему было видно, как она довольна, что сумела раздобыть провизии.

– Еще немного, сядем, разожжем костер и устроим себе царское пиршество. Но не под открытым небом. Марьяна ищет дерево с развесистой кроной. Марьяна не любит сидеть на открытых местах.

По дороге им попадались деревья, но не развесистые. Наконец они нашли дерево по своему вкусу, разложили под ним свои пожитки и принялись собирать хворост для костра. Марьяна положила между хворостинами несколько бумажек, и через несколько минут огонь разгорелся.

– Я люблю костры, они напоминают мне детство, – сказала она, и лицо ее засветилось.

52

Они сидели и смотрели на костер. Языки пламени были тонкие и синеватые, от них шел приятный запах горящего дерева. Они долго ими любовались. Картофелины в углях костра покрылись темно-коричневой корочкой, и было так приятно сидеть и ничего не делать.

– Бог знает, что дальше будет, но пока есть, чем утолить голод, не о чем беспокоиться. Если погода останется как сейчас, мы сможем добраться до гор за два-три дня, а там нам будет полегче. В горах не гоняются за людьми, которые ничего дурного не сделали.

Сверкающий снег покрывал все вокруг и не нес в себе никакой угрозы, но Марьяна, как видно, чего-то опасалась, потому что снова повторила:

– В горах за нами не будут гоняться. В горах не копаются в прошлом человека, а смотрят на его дела. Я готова любую работу делать и потом своим зарабатывать свой хлеб. Еще увидят, что Марьяна не лентяйка – так она говорила сама себе, а потом вдруг умолкла.

Картошка и сыр были вкусные, а еще Марьяна растопила в миске снег и приготовила чай. Этот чай и шоколадные вафли вызвали в памяти Хуго воспоминания о поездках за город, которые они совершали в межсезонье, когда зима переходила в весну. Мама любила белые подснежники, показывавшиеся из внезапно оголившейся, черной и влажной земли.

Вид далеких и забытых гор, возникший у него перед глазами, ослепил Хуго, и он зажмурился. Тут же явственно увидел маму, стоящую на коленях и с изумлением вглядывающуюся в белоснежные цветы, и папу, который, заметив это, тоже наклонился, и какое-то мгновение они вместе любовались, не произнося ни слова.

Этот потаенный образ, вдруг представившийся ему, поразил его, и слезы сами по себе потекли по его лицу.

– Что это с тобой? Такие большие парни, как ты, уже не плачут.

– Мне родители вспомнились…

– Нельзя реветь. Мы отправляемся в далекий и опасный путь, кто будет о Марьяне заботиться? Избалованный юнец хнычет, а сильному и смелому парню плакать нельзя. Нам придется лезть в горы, перебираться через ручьи и добывать себе хлеб из земли. Сильный парень умеет терпеть и никогда не ревет.

Ее голос был настойчивым, и Хуго почувствовал, что ошибся и должен поскорее преодолеть эту слабость.

– Прости меня, – сказал он и вытер себе лицо.