– Раз нет хлеба, будем пить ликер и закусывать шоколадом, – сказала одна, и все поддержали ее. И воцарилось веселье, как после удачного ограбления. Марьяна разжилась пятью бутылками коньяка, двумя ликера, кучей шоколада и большим пакетом сигарет. Ночью настроение было ликующим, все снова возвращались и очищали квартиру мадам, находя новые укромные местечки. Драгоценностей и золотых монет так и не было, зато нашлась коробка с шелковыми чулками и духами.

Виктория предупреждала их:

– Не возрадуйтесь падению врага вашего, запрещено чересчур ликовать.

– Мадам из ночи в ночь притесняла нас.

– Господь не любит злорадства.

За последние недели Виктория полностью переменилась. Лицо ее похудело и побледнело. Она больше не разговаривает, как все прочие люди. Она изрекает суждения, как ясные и четкие, так и непонятные. Когда ее что-то раздражает, глаза ее загораются, взгляд обжигает.

48

Накануне казалось, что метель стихает. Но, как выяснилось, это был лишь перерыв. Час от часу ветер усиливался, и утром двор и поля оказались заваленными снежными сугробами. На улице не было ни души. Заведение наполнилось хрустом шоколада и печенья под выпивку и распеванием песен под аккомпанемент заявлений:

– Что мы делали для немцев, то же будем делать и для русских. Недаром нашу профессию называют старейшей. С древних времен мужчина нуждается в женщине. Каждому понятно, что в нашей профессии клиентов не выбирают. Кто пришел, тому и рады. Сегодня немцы, завтра русские.

– Русские ревнивые.

– Мы их обслужим в точности, как обслуживали немцев, даже лучше, ведь украинский и русский народы – братья.

Это был голос Маши. В нем слышится практичность домохозяйки. Она постарше других женщин, в ее разговоре все разложено по полочкам, и все зовут ее „наша Маша“.

Хуго различает большинство женщин по голосам, хотя и не по именам. У каждой есть прозвище, кроме Кити. После того как ее избили, лицо у нее стало синевато-желтое, глаза ввалились. Она не жалуется, но вид у нее несчастный, она словно вопрошает: „Что во мне такого дурного, что меня не терпят сильные женщины? Правда, что я не большая и не сильная, и из-за этого нужно меня колотить?“ Уборщица Сильвия жалеет униженных и оскорбленных, она приготовила для Кити яблочное пюре и говорит:

– Это тебя подкрепит и подлечит.

Каждый миг преподносит новые сюрпризы. Вечером одна из женщин обратилась к Марьяне:

– Какой у тебя симпатичный парнишка, почему ты бережешь его только для себя? Нам тоже хочется немножко поласкать его.

– Постыдись, он еще ребенок, – укорила ее Маша материнским голосом.

– Я ничего такого не имела в виду, просто хочется его приласкать. Иди сюда, мальчик, иди ко мне.

Хуго замер на месте, не произнося ни слова.

Марьяна же отреагировала со сдерживаемой злостью:

– Оставь его в покое.

– Ты ужасная эгоистка, – злобно ответила женщина.

– Эгоистка?! – вся напряглась Марьяна.

– Беречь его только для себя – что это, если не эгоизм?

– Я его берегла с опасностью для жизни – это ты называешь эгоизмом?

– Не прикидывайся дурочкой, мы не первый день знакомы.

– Ты ошибаешься.

– Нет, не ошибаюсь.

Маша вмешалась:

– К чему этот спор? Он наш общий.

– Я не согласна, – возразила Марьяна. – Мать Хуго была моей подругой детства. Я обещала ей беречь его и буду беречь до последнего своего вздоха.

– Каждой женщине нужен ребенок, каждая женщина тоскует по своему дитяти. Почему же не позволить ей слегка приласкать его или поцеловать? Это очень естественно, – сказала Маша своим материнским голосом.

– Я ее хорошо знаю, – отвечала Марьяна, не глядя на ту женщину.

– Не нужно ссориться, еще немного, и метель уймется, и каждая из нас пойдет своей дорогой. Кто знает, когда снова встретимся. Давайте расстанемся подругами? Жизнь коротка, как знать, что нас еще ожидает? – сказала Маша голосом матери семейства, беспокоящейся о своих чадах.

Маша как в воду глядела, не подозревая об этом. Вихри пурги вдруг стихли. Все стояли возле окон и глядели, не веря своим глазам. Снег тихо лежал на домах и на полях. На всех этих белых просторах не было ни души – ни человека, ни зверя, только белизна на фоне белизны и тишина, которая ощущалась и сквозь окна.

– Вот и этот кусок жизни подошел к концу, – проговорила одна из женщин.

– О каком куске жизни ты толкуешь? – не замедлил последовать вопрос.

– О десяти годах, проведенных в этом месте: комната, зал, мадам, сторож, гости, отпуска, все хорошее и все плохое. Еще немного, и придут русские и все порушат. Понимаешь теперь?

– Для меня нет разницы. Что это меняет?

– Есть разница, еще и какая. Русские придут и устроят над нами судилище. Сторож мне подробно растолковал: каждой, которая спала с немцами, – смертный приговор. Нас повесят на городской площади, и весь город явится полюбоваться на казнь.

– Ты преувеличиваешь.

– Я не преувеличиваю, я говорю в точности то, что говорят и что сердце мне подсказывает: русские уже готовят виселицы, они не знают сострадания.

Виктория стояла на своем и лишь повторяла:

– Нельзя страшиться, страх нас унижает. Господь отец наш, Он нас любит и смилуется над нами. Нельзя предаваться воображению и фальшивым мечтаниям. Отныне и впредь каждая женщина обязана говорить себе: „Что я согрешила – мой грех. А теперь я передаю саму себя и все свои действия в руки Божьи, пусть Он направит меня, я готова все в точности выполнять, как сверху мне повелят. Люди – зло, только Всевышний чист“.

Виктория говорила с религиозной убежденностью, однако женщины не слушали ее. Они стояли у окон, пораженные и трепещущие. И когда опустилась темнота и настала ночь, они не отошли от окон.

Виктория, надо отдать ей должное, не позволяла им погрузиться в свои страхи. Она все время повторяла:

– Не важно, что сделают люди во власти, важно то, что Господь сотворит. Страшиться людей – это грех, преодолейте страх и прямой походкой ступайте к Всевышнему. Господь наш Иисус не боялся, когда Его распинали на кресте, потому что Он и Всевышний были воедино. Кто верен своим правилам, достоин Царствия небесного. Запомните, что я говорю вам.

Настала тишина, никто не проронил ни слова, не задал ни вопроса.

Вдруг одна из подвыпивших женщин протянула руку к Хуго и сказала:

– Иди ко мне, миленький, я хочу тебя обнять.

– Отстань от него, – решительно вмешалась Марьяна.

И все тут же разошлись по своим комнатам.

49