Я стояла в зоне погрузки над целой горой покупок, тут мама и подплыла, беседуя по мобильнику с доктором Грумом. Меня и грузчика — мы запихивали в фургон триллионы тонн мебели — она проигнорировала. Смеялась над какой-то репликой доктора, — видимо, ей эта реплика показалась умной. В ее голосе я услышала симпатичную девичью трель, от которой заскрежетала зубами. Дала себе слово, что еще десять раз подумаю, прежде чем вернуть ей долг за меблировку моего домика.

Наконец мама отсоединилась — разрумянившаяся, довольная. Доктор купил ей в качестве предсвадебного подарка большую лисью шубу, и теперь она кружилась в ней, будто актриса из фильма в стиле Одри Хэпберн.

Я поцеловала ее, поблагодарила и с облегчением с ней рассталась. Фургон был так набит, что одну стопку белья пришлось положить на колени.

Добравшись до дома у озера, я разгрузилась. Как и всегда в «ИКЕА», мебель лежала в разобранном виде в коробках, их я кое-как сумела перетащить. Свалив все в гостиной — на это ушел весь остаток дня, и все мои едва успокоившиеся мышцы снова заныли, — я сразу поняла, куда что поставить. Только вот сил на это уже не было. Я потащилась домой, а по пути забрала Матильду.

На следующий день я явилась в домик со своей приятельницей-мастидогиней и пузырьком аспирина.

Повесила оленьи головы обратно на стены, только повыше, под самым потолком. Вешалки из оленьих копыт остались в шкафу. Кафедра меня озадачила. Я обошла ее по кругу, разглядывая сверху и снизу. Решила пока не трогать, потом разберусь. Покончив с этим, поднялась наверх и прошла по всем спальням. Симпатичные и уютные. Коврики были неяркого пепельно-голубого цвета. Я сняла старые драные занавески, окна обнажились. Я видела, как тает на ветках снег, а дальше лежит озеро. Общий эффект возбуждал чувственность, — мол, «мы тут ходим голышом, ну и что, мы же скандинавы». И еще: «Раздевайтесь и вы. И не бойтесь. Вы в хороших руках».

Мама обо всем подумала. Даже о всякой канцелярии для моего личного убежища, кухни. Я купила одностороннее зеркало, чтобы повесить в проходе — так мне будет видно, кто входит в вестибюль и кто из него выходит. А входить и выходить они просто обязаны. Потому что теперь я в долгах по самые уши.

Был вечер, а кроме того, был сочельник — совершенно безыдейный день, если вы ничего не празднуете. Дети были у Джона, а мне на праздники досталась Матильда. Вот как нынче складывается моя жизнь — встречать Рождество без семьи, в обществе чужой собаки. А с детьми я встречу Пасху, День матери, День независимости и Хэллоуин. После развода мы поделили между собой все праздники.

Джон увез детей во Флориду — повидаться со своими родителями и поиграть в гольф. Я не люблю Флориду, не люблю гольф и не люблю семейного уклада его родителей, который основан на принципе «тюремщик и заключенный».

Они живут так близко к полю для гольфа, что детям, чтобы пойти поиграть во дворе, нужно на всякий случай надевать велосипедные шлемы.

После знакомства с Джоновым отцом я сильно зауважала своего мужа за совершенный им скачок в эволюции человеческого вида, за то, сколь далеко он продвинулся по сравнению с собственным папашей. Теперь, после того как Джон отобрал у меня детей, я стала усматривать между отцом и сыном больше сходства. Два этаких клона, только папаша стар, как Дед Мороз.

Мать Джона умерла от рака кожи, когда ему было девятнадцать. Ровно через полтора месяца Джонов папенька женился на своей дочерна загорелой ассистентке по имени Тамми. Она так на всю жизнь и осталась пигалицей, выскочившей за богатенького старика, — я, например, не встречала других шестидесятилетних женщин, которые носят бикини. Отец Джона держал на столе в своем кабинете бронзовое пресс-папье — слепок левой груди Тамми.

Каждый вечер перед тем, как отправиться спать, Тамми запирала холодильник на замок, а ключ отдавала Джонову папе. Я выяснила это, когда попыталась раздобыть мороженое с карамелью, без которого не могла пережить ни одного полуночного часа, пока была беременна Сэмом.

Почти всю свою жизнь Джонова мачеха проводила в магазинах. Когда мы приехали к ним впервые, она взяла меня с собой и накупила мне платьев для беременных из ткани, похожей на обои, — из моих рук они отправились прямиком в магазин Армии спасения, даже не покинув оберточной бумаги.

Я не могу сказать, что его родители не были хорошими людьми, они были очень хорошими людьми. Просто у них имелся набор странных свойств: патологическая любовь к покупкам, привычка игнорировать всех, кто на них не похож, этакая установка: «Плевал я на эту Землю и ее обитателей». Когда они ездили в свадебное путешествие в Иеллоустоун[20], папаша недосмотрел за костром, на котором жарил барбекю, и случился пожар, уничтоживший четыре тысячи гектаров леса. Его молодая жена вырезала и сохранила все газетные заметки, посвященные этому пожару, с заголовками вроде «Возгорание по вине молодоженов» и «Пламенные чувства». Заметки были заламинированы, вставлены в рамки и развешены над искусственным камином, рядом с их общим портретом в свадебных нарядах. У Тамми на картине такой густой загар, что в белом платье она выглядит как клоун из минстрел-шоу.

Я представила себе, как Тамми и стремящаяся подлизаться к ней Айрин устраивают долгий забег по гипермаркетам, а Джон с отцом коварно, молчаливо играют в гольф. Представила себе, как дети жуют рождественское печенье с искусственным подсластителем — Дарси лежит в горячей ванне в своем черном купальнике четвертого детского размерчика, а Сэм сидит в тени и читает рецепты в журнале «Диетическое питание» — и на обоих велосипедные шлемы.

Позвонила им.

— Дедушка жарит барбекю, — сообщил Сэм.

Дарси выхватила у него трубку:

— У дедушки мясо сгорело. Дым до самого неба. А что это у него за коричневые точечки на спине?

— Родинки, зая. Скажи дедушке, чтобы проверил, как там мясо, ладно?

— Он с ними родился?

— С чем?

— С родинками.

— Нет. Пожалуйста, скажи папе, чтобы проверил, как там мясо.

Дарси отбросила трубку, и я услышала плеск бегущей воды, наверное из шланга. Я ждала, но никто не подходил. Плеск становился все громче, потом связь пропала, — возможно, телефон утоп. Я подождала еще, но никто не перезвонил. Не было у меня никакой возможности узнать, что там происходит во Флориде с моими детьми. Я снова набрала номер, но никто не ответил.

Я почувствовала, что впадаю в панику. Прервала этот процесс Матильда, пустив слюни мне на ладонь. Я позвонила еще шесть раз, наконец Дарси сняла трубку.

— У тебя все в порядке, зая? — спросила я.

— Нет.

— Что случилось, Дарси?

С другого конца не доносилось ни звука, кроме ее дыхания. Потом она сказала, совсем тихо: