Раймунд Ажильский

Когда пошел третий месяц осады, съестные припасы стали дорожать. Боэмунд и граф Фландрский были выбраны для того, чтобы идти на поиски продовольствия в окрестностях Антиохии. Граф Тулузский и епископ де Пюи остались охранять лагерь. Герцог Нормандский в то время отсутствовал, а герцог Готфрид сильно занемог. Неприятель, узнав о том, возобновил свои обычные нападения. Граф был принужден ответить на них в своей обычной манере: построив пехотинцев, он начал преследовать нападавших вместе с несколькими рыцарями. Он захватил и убил двух турок у подошвы пригорка, а прочих принудил отступить к мосту. Едва наши пехотинцы заметили это отступление, как оставили свои позиции и знамена и толпой побежали к мосту. Укрепившись там, они начали метать камни и дротики в защитников моста. Но турки, перестроив свои ряды, перешли через брод, находившийся чуть ниже моста, чтобы броситься на наших. В это время наши всадники пустились по направлению к нашему мосту преследовать лошадь, седок которой был сбит. При этом пехота, думая, что всадники обращены неприятелем в бегство, сама повернула назад. И турки, преследуя наших без устали, убили несколько человек. Хотя франкские рыцари и попытались оказать сопротивление, намереваясь защитить своих людей, но были сразу же сдавлены толпами пехотинцев, которые, убегая, хватались за их оружие, за гривы и хвосты лошадей; одни были сброшены на землю, другие были принуждены бежать со всеми. Неприятель же без сострадания и без устали избивал живых и грабил мертвых. Между тем наши не только побросали оружие и, забыв о чести, бежали, но многие бросились в реку; а турки метали в них камни и обстреливали из луков, и они тонули. Кто имел достаточно сил и умения переплыть реку, тот сумел добраться до лагеря. Другие же продолжали бегство от неприятельского моста к нашему. В этом деле погибло пятнадцать наших конных воинов и около двадцати пехотинцев. Знаменосец епископа был убит, а его знамя захвачено. Погиб там и некий очень знатный юноша Бернар Раймунд де Безьер.

Да не обвинят нас служители Божии и не прогневаются на нас за то, что мы так откровенно рассказываем о позоре своего войска. Виновным в распутстве и грабеже Бог давал возможность покаяться, но был благосклонен к тем из наших, которые предпочли не пятнать себя этим. Молва, вышедшая из нашего лагеря, что нам как будто сопутствовал успех и что граф одержал славную победу, достигла Боэмунда и его окружения. Такой слух придал им бодрости. Боэмунд, осадивший некое селение, вдруг услышал крики крестьян и увидел, что они готовы бежать. Посланные им рыцари увидели вдалеке войско турок и арабов. Впереди всех, отправившихся разузнавать, что произошло, был граф Фландрский и с ним несколько провансальцев. Поскольку все те, кто были родом из Бургундии, Оверни, Гаскони и [вест]готы (испанцы), звались провансальцами, а прочие – французами. Таковы были названия, употребляемые в армии, но неприятель называл нас всех франками. Граф Фландрский, полагая, что постыднее будет давать знать о приближении неприятеля, нежели напасть на него, яростно ворвался в ряды турок. Они, не привыкнув биться мечами, искали спасения в бегстве, и граф не вложил меча в ножны, пока не уложил на месте до сотни вражеских воинов. Возвращаясь победителем к Боэмунду, он заметил, что 12 тысяч турок идут за ним следом, а на возвышенность слева поднимаются бесчисленные отряды пехоты. Посовещавшись с другими вождями и получив новые подкрепления, он мужественно напал на врага. Боэмунд следовал за ним в отдалении вместе с остальною армией и охранял арьергард, ибо турки имеют обычай, даже уступая численностью, обходить своего противника. Так хотели они поступить и в настоящем случае, но Боэмунд своею мудростью предупредил их замысел. Турки и арабы, напавшие на графа Фландрского, обратились в бегство, убедившись, что они не могут сражаться, пуская издалека стрелы, и что придется вступить в рукопашный бой на мечах. Граф преследовал их на протяжении двух миль, и вся земля на этом пространстве была покрыта мертвыми телами, как бывает усеяно поле колосьями после жатвы. Также и те турки, что сидели в засаде, были разбиты Боэмундом и обращены в бегство. Те же бесчисленные отряды пехоты, о которых мы говорили выше, убегали от нас по такой местности, на которой конница не могла их преследовать. Да простят мне такое сравнение, но я осмелился бы поставить эту битву выше битвы Маккавеев. Если Маккавей с 3 тысячами человек разбил армию в 48 тысяч[52], то в этом случае 400 человек обратили в бегство армию в 60 тысяч[53]. Но чтобы не унижать Маккавея и не превозносить мужество наших рыцарей, мы скажем только одно, что Бог был прославлен десницею Маккавея, а десницею наших еще более прославился.

Знаменательно, что после поражения неприятеля храбрости у наших воинов поубавилось, и они не осмелились преследовать бежавших в беспорядке турок. Так наша армия возвратилась с победой, но без продовольствия, и потому в лагере недостаток его вскоре дошел до того, что одному человеку не хватало в день хлеба на два солида, и все прочие припасы продавались тоже крайне дорого.

Тяжелые дни в лагере у стен Антиохии Январь – март 1098 г

«Деяния франков»

Когда армяне и сирийцы увидели, что наши люди вернулись с пустыми руками, они посовещались и отправились в горы по хорошо известным им местам, тщательно выискивая и покупая хлеб и другую провизию. Они свозили ее в лагерь, где к тому времени разразился сильнейший голод. Ношу одного осла, груженного продовольствием, продавали за 8 перперов, равнявшихся 120 солидам, или денариям. Тогда многие из наших людей умерли, не имея денег, на которые они могли бы что-нибудь купить.

Гильом Плотник и Петр Пустынник из-за великой беды и несчастья ушли. Танкред отправился за ними в погоню, и схватил их, и привел обратно с позором. Они дали ему обет, что добровольно возвратятся к войску и дадут удовлетворение сеньорам. Всю ночь Гильом, презренный всеми, провел в шатре Боэмунда. На следующий день на рассвете, сгорая от стыда, он предстал пред Боэмундом, который так обратился к нему: «О, несчастье и бесчестье всей Франции, позор и стыд тебе! О, ничтожнейший из всех, кого носит земля! По какой причине ты так постыдно сбежал? Быть может, потому, что ты захотел предать этих воинов и воинство Христово, так же как ты предал иных в Испании?» Тот же был совершенно безмолвен, не проронив ни слова. Почти все франки единодушно и смиренно просили господина нашего Боэмунда не допустить, чтобы Гильому было еще хуже. Боэмунд с просветленным взором кивнул в знак согласия и сказал: «Я соглашусь с этим во имя вашей любви в том случае, если он мне всем сердцем и умом принесет клятву, что никогда не отступит с пути иерусалимского по доброй или злой воле. И Танкред пусть поклянется, что ни сам, ни через своих людей не будет чинить ему вражду». Гильом, услышав эти слова, охотно согласился, и Боэмунд тотчас отпустил его. Впоследствии же Гильом Плотник, покрытый величайшим позором, недолго медля, украдкой скрылся.

Господь дал нам познать эту нищету и несчастье за наши грехи. Во всем войске тогда невозможно было найти и тысячу воинов, у которых лошади были бы в хорошем состоянии.