– Божий человек. Куда хочет, туда и идет.

– Кто она такая?

Саша пожал плечами и спросил, в каком смысле.

– То есть ты не знаешь?

– Честно, не знаю, Андрей.

– Зачем ты мне все время врал?

Лера взглянула на него с изумлением, а Юлька, кажется, с осуждением. Боголюбов то и дело косился на ее руку внутри Сашиной ладони.

– А как ты себе представляешь? – спросил Иванушкин, пожалуй, весело. – Что я должен был тебе сказать?

– Правду, – буркнул Андрей Ильич и опять покосился. – Вот вам, девушки, пример так называемого вранья!.. Человек тебе в лицо каждый день врет, и ничего! Главное, я знаю, что он врет, и ничего не могу поделать.

– Кто врет? – осторожно спросила Лера.

– Я, я, – отозвался Саша. – Не волнуйтесь, Лера. Между прочим, я был уверен, что ты сообразишь. И даже прикидывал, что в этом случае буду делать.

– Да я-то сообразил, а ты!..

– Кто кому врет? – вступила Юлька. – Ты, Саш?.. Положи мне еще. Очень есть хочется.

– Ты выпей, – предложила Лера. – Вот прямо залпом, можешь?

– Я уже выпила залпом.

– Еще надо. Мало выпила.

– И что ты собирался делать, когда я… соображу? – спросил Андрей.

Саша серьезно посмотрел на него.

– Поговорить с тобой.

– Раньше надо было говорить, – отрезал Боголюбов, который прожил сегодняшний день очень трудно и путано. – Вот, девушки, перед вами человек обыкновенный!.. Средний, так сказать, человек. Работник музея. В должности заместителя директора состоит.

– Мы знаем. – Юлька улыбнулась Саше, и он улыбнулся ей. Похоже, боголюбовское бешенство его развлекало.

– Он мой заместитель. Носит клетчатые рубахи и башмаки на толстой подошве. Застегнут всегда на все пуговицы до единой. Образцовый служащий.

Юлька посмотрела на Сашины пуговицы.

– При этом картину некоего художника в экспозиции повесил вверх ногами, чего просто не могло быть, если человек имеет хоть какое-то представление об искусстве!

– Пивчика, да, – подтвердил Саша. – Это раз.

– Рукава у него всегда натянуты на запястья так, чтобы не было видно часов. А часы у него приметные!.. Я однажды спросил, сколько времени, и он посмотрел – машинально.

– Это два, – согласился Саша.

– Часы? – заинтересовалась Юлька. – Какие у тебя часы?

Иванушкин высвободил руку и расстегнул манжету. Юлька завернула манжету и посмотрела.

– Обыкновенные часы, – оценила она. – Военные какие-то, да?.. А здесь? Татуировка?

И она задрала рукав повыше.

– На самом деле не только часы, – сказал Саша Иванушкин и прикрыл татуировку, – но еще, видишь, татуировка. Ну, все равно будем считать – два. Еще что?

– Деньги, – пояснил Андрей Ильич. – Я тебя в магазин послал, когда собаку мыли. Сказал – возьми деньги у меня в джинсах. Сколько ты взял, помнишь?

Саша смотрел на него.

– Пятьсот рублей ты взял, там всего одна бумажка и была. А чек из магазина в пакете остался. На две тысячи двести двадцать семь рублей. И ты ничего мне не сказал, вообще об этом забыл. Неплохо для музейного работника из провинции, да?..

– Ну, три, – согласился Саша.

– И Володя Толстой, – заключил Боголюбов. – Это и четыре, и пять, и шесть, и восемь!..

– При чем тут Ясная Поляна? – спросила Лера.

– Мой заместитель – вот этот самый! – утверждал, что раньше работал в Ясной Поляне. Проверить это проще простого – позвонить Володе Толстому.

– И что? Ты позвонил?

Боголюбов кивнул.

– И что? – спросила Юлька довольно равнодушно. – Он там не работал?

Она вообще слушала брата, как слушают радиопостановку – немного рассеянно, вполуха, какая разница, что именно передают, бухтит, и ладно!..

– Володя сказал, что его попросили дать рекомендации человеку по фамилии Иванушкин, по имени Александр Игоревич. Подписать справку, что он работал в Ясной Поляне. Володя подписал, хотя сам этого Иванушкина в глаза никогда не видел.

– Конечно, не видел, – пробормотал Саша. – Я там был в последний раз на экскурсии в восьмом классе. Вряд ли директор с тех пор меня помнил.

– Ну? Кто ты такой? Офицер госбезопасности, что ли?.. Секретная служба ее величества?

Саша посмотрела на Боголюбова с сочувствием и кивнул.

– Как?!

– Так и есть.

– Да ну тебя к шутам, – рассердился Андрей.

Некоторое время посидели молча. Юлька ела макароны и чавкала.

– Не чавкай, – велел брат.

За плитой завозился сверчок, затрещал, затих и снова принялся трещать, уютно, совсем по-деревенски.

– Господи, как я боялась, – вдруг сказала Юлька. – Как боялась!.. Он бы меня убил. Он несколько раз уже пытался меня убить.

– Пойдем, я тебя спать уложу, – предложила Лера. – Сейчас снотворного выпьешь и поспишь.

– Я не пойду, не могу спать. Я теперь никогда не смогу спать.

– Ничего, ничего. Не надо спать, Юля. Вы просто так полежите, а потом опять к нам придете. День у вас нелегкий, – произнес Саша.

Когда они вышли и плед, в который Юлька была завернута поверх меховой жилетки, уволокся по полу за угол, Боголюбов посмотрел на Сашу.

– Ну что?

– На аукционе в Москве была продана некая картина. Обыкновенная картина, раритет, конечно, но ничего сверхъестественного. Документы на нее в идеальном порядке, и продали ее в полном соответствии с законом. На вывоз. Никто ничего и не заподозрил бы, но на таможне дядька есть, Шота Георгиевич Кардава. Так вот, этот Шота Георгиевич – он еще при советский власти служил, – как только на нее взглянул, сразу арест наложил, на экспертизу отправил и нас вызвал. Шота Георгиевич – это, знаешь, не пень в погонах, а рентген! Человек-рентген!..

– И что рентген?

– А рентген показал, что под пейзажиком неизвестного художника с прудиком и избенкой на переднем плане портрет княгини Путятиной работы Рокотова.

– Так.

– И эдак, – подхватил Саша. – Стали разбираться, оказалось, что картина Рокотова отсюда, из нашего музея. Числится как утраченная во время войны. За семьдесят лет без малого нигде не всплывала, сведений никаких о ней не было, ни из частных коллекций, ни из музеев.

– Во время войны! – фыркнул Боголюбов. – Столько лет прошло, мало ли где этот самый Рокотов мог пролежать! Или на какой стене провисеть! При чем тут музей?

– Да как раз при том, что за столько лет о нем никаких сведений не было!.. Последнее место, где портрет, так сказать, легально находился, и был наш музей! Начинать искать нужно только отсюда, больше неоткуда.