– Настя, хватит валять дурака, – взмолился Андрей, утирая пот.

– Кто бы говорил! – возмутилась она. – Ты же меня и притащил сюда!

– Обстоятельства изменились, – ровно ответил за парня Илья.

– Надо, надо домой, – скучным голосом подхватил Семен, – пора, погуляла – и хватит…

Настя не ответила. Эти фразы она тоже слышала не в первый раз; старшие дозорные даже не утруждали себя вариациями. Создавалось ощущение, что они просто отрабатывают свои роли с полным равнодушием к возможному результату. Пока шриланкийцы выходили из себя, а Андрей взывал к Настиному разуму, Семен с Ильей нудно твердили одно и то же, как будто происходящее их вовсе не касалось и только соображения приличия заставляли участвовать в сцене у веранды. А если судить по намеку Семена – можно подумать, что он вообще не хотел, чтобы Настя становилась Иной… Что ж за путаница такая!

Смещенный фокус внимания – вот что напрягало Настю. О переговорах никто даже не заикается. Слоновый остров занят сумасшедшими шантажистами, по Слоновому острову бродят вооруженные сектанты, а дозорные, приехавшие их остановить, почему-то заняты препирательством друг с другом и плясками вокруг неинициированной девицы. «Да оставьте же меня в покое и дайте нормально подумать!» – хотелось крикнуть Насте. Осмыслить происходящее, поговорить с Сильвией, а потом уже спасаться бегством. Или… да нет, конечно, она согласится уехать, не полезет в драку, но сначала хотела бы понять, в чем смысл этого нагромождения событий. Потому что нагромождалось почему-то вокруг Насти.

Общее унылое молчание прервалось тяжелым вздохом Сиримаво.

– Жарко, – пожаловался Темный, утирая лицо платком с монограммой. – Умыться бы… Юная леди, вы позволите мне воспользоваться вашей уборной?

Настя машинально кивнула. Почти кивнула – но все-таки успела остановить движение. Широко ухмыльнулась в лицо Темному.

– Простите, не могу вас пригласить, – сказала она. – Но рядом с общей верандой есть прекрасный сортир. Однажды я с комфортом провела там много часов, – и она усмехнулась Семену.

* * *

Настя лежала, упрямо выпятив челюсть, и с бесцельным вниманием рассматривала крышу москитной сетки. Тонкую марлю усеивали дохлые москиты, какие-то темные ошметки, кусочки жестких надкрыльев, чьи-то волосатые ноги – объедки, оставшиеся после ужинов гекконов. В маленькое окно туалета тянуло табачным дымом – за хижиной душераздирающе вздыхал и маялся Семен: следил, чтобы Настя не улизнула в форточку размером с альбом. Илья с Сиримаво расположились у подножия лестницы и завели неторопливую, наполненную скрытым сарказмом беседу. Тьма и Свет… препирательства, обвинения, аргументы, старые разборки… Вроде бы спорят – но голоса скучные, как будто все это произносилось сотни раз, и ни один не надеется убедить собеседника. А впрочем, так оно, наверное, и есть.

«Охраняют, – мрачно думала Настя. – Присматривают. Как же выбраться?» Илья все-таки завелся, заговорил раздражающе громко, и Темный в ответ тоже невольно повысил тон. Невнятный бубнеж, в котором различались лишь отдельные слова, стал членораздельным, и Настя невольно прислушалась.

– Вот вы обвиняете нас в эгоизме и жестокости, – говорил Сиримаво, – а сами собирались использовать девочку, едва способную войти в Сумрак.

– Если она не способна войти в Сумрак – зачем вы просматриваете первый слой? – насмешливо парировал Илья.

– Мало ли… это ведь у вашего сотрудника малолетний мальчишка сбежал сквозь Сумрак прямо в лапы вампирше?

– Интересуетесь чужими делами?

– Перенимаем опыт.

– Тогда вы знаете, что мальчишка был искусственно накачан Силой. Да стоит девчонке войти в первый слой – и она тут же рухнет в кому…

Настя тихо фыркнула. Сумрак ее выматывал, это правда, но не настолько, чтобы довести до комы – и даже до обморока. Тут Илья преувеличивал. И почему он так неестественно громко говорит? Да еще слои какие-то… Темный что-то пробурчал, и Илья сбавил обороты:

– Впрочем, вы, конечно, правы, наблюдение первого слоя не помешает.

Настя резко села на кровати. Молодец, с третьего раза дошло. Иные следят за домом в реальности и в первом слое Сумрака. Но есть, например, еще и второй…

Закатный свет жарко бил в спину, на коленях плескалась лиловая тень. Настя впилась в нее взглядом – и тень выцвела, превратилась в темно-серое пятно. Резко похолодало, и руки Насти покрылись мурашками. Москитная сетка исчезла. Орнамент, покрывающий балки, обратился путаницей слабо светящихся линий. В углах хижины повисли бороды синего то ли мха, то ли лишайника; они слабо шевелились – хотя в хижине теперь не было ни намека на сквозняк.

Плоская, некрасивая тень, будто нарисованная старательным, но бездарным учеником изостудии. Настя потянулась к ней – и у мира убрали не только цвет, но и резкость. Матрас с кровати исчез. В щели между рассохшимися трухлявыми досками бил ледяной ветер, и Настя поняла, что замерзает. Словно выскочила расстегнутой и без перчаток в сорокаградусный мороз: вроде бы все нормально, но пальцы почему-то не слушаются, и никак не получается застегнуть пуговицы. Вроде бы ничего страшного не происходит, но сил становится все меньше. И медленно, почти незаметно подступает смертельная апатия…

Надо спешить. Тело одеревенело, едва слушалось, и дальше наверняка будет только хуже. Настя толкнула полукруглую дверь, сколоченную из широченных досок, и тихо шагнула мимо двух смутных, неподвижных силуэтов. К счастью, до главного здания было недалеко. На последнем издыхании Настя пересекла веранду, ввалилась на кухню. Перед глазами уже темнело, знакомо гудела в ушах кровь. Прочь из ледяной глубины, к поверхности, к теплу, к свету… Настя рванулась – и упала на кухонный пол, задыхаясь и давя спазмы в горле. Ее охватило влажное, душноватое тепло, в нос ударил одуряющий запах карри. Настя неуклюже встала на четвереньки, обалдело мотая головой. Упавшие на глаза волосы загораживали обзор. Чудное, наверное, зрелище. Эффектное появление. Почему Сильвия не смеется?

Настя откинула челку со лба, поднялась на одно колено – и замерла. Сильвия не смеялась, потому что ее здесь не было. И, похоже, не по собственной воле. В кухне царил полный погром. Несколько разбитых банок валялись у холодильника. Пучки сухих растений сорваны – будто кто-то со всей силы сдернул один, оборвав заодно весь шнур, на котором висели травы. Перевернутый стул с запоздалой задиристостью целил ножками в потолок. Красные пятна на плите – то ли кетчуп, то ли кровь, не разобрать издали. Пол пересекают полосы оранжевого порошка, словно кто-то горстями разбрасывал карри… зачем?

Трясясь и пошатываясь от слабости и страха, Настя встала на ноги. Под черепной коробкой басовито гудел вакуум. Опрокинутая сахарница на столе, рядом – сдвинутая стойка со столовыми приборами. Настя инстинктивно запихала в рот полную столовую ложку сахара; он тут же прилип к пересохшему нёбу, забил горло, отказываясь проходить в желудок, но Настя уже приметила упаковку питьевой воды. Там еще оставалось четыре бутылки. Она сорвала крышку, глотнула, пропихивая в себя отвратительно приторный песок. Гул в голове поутих, предметы перестали расплываться. Удалось даже вспомнить, что в жестяной коробке с веселыми слониками, стоящей на верхней полке, Сильвия хранит кусковой шоколад.