Но через некоторое время по состоянию здоровья сына я был вынужден оставить флот и перевелся в город Хмельницк Прикарпатского военного округа, где продолжил службу теперь уже в строительных войсках на должности командира роты дорожно-строительного батальона.

Для меня Афганистан начался так же, как и для большинства офицеров Советской армии, — в конце 80-го года я написал рапорт с просьбой направить меня в Демократическую Республику Афганистан «для защиты южных рубежей нашей Родины и оказания братской помощи афганскому народу». Ведь тогда было совершенно отличное от сегодняшнего мышление, я был коммунист, считал это своим долгом и не мог оставаться в стороне. Мы отправлялись на эту войну вовсе не ради денег, да и какие тогда были деньги — например, офицеры, служившие в Чехословакии, получали двойной оклад в силу службы за границей, а когда я пришел в Афган, у меня был такой же, как и у них, двойной оклад, и все — надбавок больше не было никаких. И только к концу второго года моего пребывания в Афганистане, то есть в конце 1982 года, вышел приказ о новом исчислении выслуги, по которому один день засчитывался за три дня службы на территории СССР, и пересчитали, правда, всем офицерам и прапорщикам с момента ввода войск, перерасчет получили и те, кто уже вернулся на Родину.

Будучи в звании капитана, я был переведен по замене уже в стоявший там дорожно-строительный батальон, передислоцировавшийся в Афганистан из Забайкалья. Был назначен на должность командира первой роты (до сих пор помню: полевая почта 35611). Структура батальона была стандартной для части такого назначения: в его составе было четыре роты. Моя рота выполняла задачи по охране расположения и сопровождению получаемых из Союза грузов. Эти грузы мы развозили на огромные расстояния от района своего расположения. Грузы были всевозможные: это и стройматериалы, продовольствие, боеприпасы и тому подобное. Снабжали в основном другие дорожно-строительные батальоны, строительные батальоны и множество других всевозможных частей.

— Были какие-то особенности в вооружении вашего подразделения?

— Вооружение у нас было такое же, как и у обычной «небоевой» роты: обычные автоматы Калашникова АК-74 — бойцов, на взвод — ручной пулемет, и в роте — ротный пулемет. Тяжелого вооружения как такового не было. У офицеров, и у меня в том числе, — пистолеты ПМ. Пистолет я всегда старался носить в левом нагрудном кармане, чтобы, если что, пуля ушла рикошетом, в легкое попадет — я выживу, а в сердце — все. Для этих же целей, пока не было бронежилетов, некоторые брали обычную жилетку и нашивали на грудь карманы для магазинов. О боезапасе могу сказать, что он был у нас в том количестве, в котором был необходим, и даже больше.

Вообще, боевая обстановка вносила свои коррективы: так, по уставу караульный должен был носить автомат на плече стволом вверх с примкнутым штыком. А ночью штык очень хорошо блестит при свете луны, и солдат становится хорошей мишенью, да и пока автомат с плеча для стрельбы развернешь, ты уже можешь оказаться с перерезанным горлом. Поэтому мы, офицеры, иногда закрывали глаза на то, что бойцы отступали от некоторых ненужных здесь требований устава.

Боевых действий, зачисток и патрулирования мы как таковых не вели, задачи имели оборонительные. И только в случае нападения на батальон мы пускали в ход свое стрелковое оружие, запрашивали помощь, и вскоре к нам подтягивались ударные вертолеты, подразделения десантников и, если было необходимо, мотопехота.

Батальон входил в Управление начальника работ (УНР), штаб которого находился в месте расположения батальона. Если считать по армейской системе, то УНР схоже по структуре с полком. В Кабуле, в свою очередь, располагалось 342-е Управление инженерных работ. Управления выполняли функции инженерного обеспечения войск.

— Какую технику чаще всего использовали?

— Автомобильная рота батальона имела довольно сложный состав: у нас постоянно имелись две передвижные дизельные электростанции; моделей автомашин было много — «МАЗы», «КамАЗы», «ЗИЛы» 555-е, так называемые продуктовые «хлебовозки» были на базе «ГАЗов», у командиров — обычные «уазики». То есть в нашем батальоне по штату не было ни бэтээров, ни БМП. Попыток как-то бронировать грузовики не было, так в этом случае, естественно, уменьшились бы их скорость и маневренность, да нечем было бронировать.

— Снабжение было нормальным?

— Обеспечение, на мой взгляд, было отличным. Когда я 6 декабря только прибыл на место, в расположении батальона уже была построена стационарная модульная столовая, личному составу отводились просторные палатки. В течение первого года было построено сборно-щитовое общежитие для офицерского состава, в течение второго — выстроили сборные казармы для всех четырех рот батальона, из подсобного материала собрали подсобные помещения — материалом для них послужили лежавшие неподалеку валуны, песок и цемент. Качество построек было таким, что караульные помещения и даже туалеты изнутри были оштукатурены и обкладывались мозаичной плиткой. Строительные материалы поступали из Союза: шли машины и гибли солдаты, но все шло «зеленой улицей», и это я сказал только о нашем гарнизоне в Баграме, а ведь строительные батальоны стояли по всему Афганистану: Шинданд, Кундуз и так далее. К примеру, нами был полностью обустроен район дислокации 345-го воздушно-десантного полка.

Питание ничем не отличалось от рациона других частей: сухая картошка постоянно была, мясные консервы, сухие лук, морковь и тому подобное. Продукты доставлялись не только наземным транспортом, но и в значительной части по воздуху. Здесь нам на руку играло то, что Баграм являлся одним из ключевых наших аэродромов, откуда грузы развозились по частям, поэтому больших проблем здесь не было. У местного населения продукты не брали, за исключением случаев, когда было видно, что та же дыня или арбуз растут не срезанные в поле, тогда могли на свои продукты обменять напрямую, чеками отдать или афганями (которые, в свою очередь, меняли на чеки). Но брали, только если видели, что местные покупают фрукты из той же кучки. Опасались мы не просто так: были случаи, когда ребята травились апельсинами, травились даже водой из закрытых бутылок.

Кроме того, всем вновь прибывающим бойцам сразу объясняли, что никаких ярких предметов, лежащих на земле, игрушек и прочего трогать ни в коем случае нельзя — велик был риск подорваться на минах-ловушках. Мой батальон эта беда миновала, а в других подразделениях были случаи, когда солдаты подрывались, в спешке подняв с земли фонарик или куклу. Шла партизанская война, и минные ловушки были частым явлением.

Или вот такой случай. В трех километрах от нас на одной из высоток стоял укрепленный пост танкового полка, где служил мой земляк. В его составе был танк и два бэтээра. 8 марта мы с командиром 4-й роты Женей Сорокиным решили сходить проведать земляка и заодно отметить праздник. С собой взяли по автомату, гранаты. Шли в хорошем настроении, постреливали по птичкам. Поднявшись на сопочку, мы увидели такую картину: тишина, никого нет, дверь в землянку закрыта. Женя было подошел к двери, но я вовремя сообразил и говорю: «Так, Женя, назад! И пошли отсюда!» Тишина говорила о том, что пост на праздники оттянули, а позиции заминировали. Я знал об этом потому, что мы поступали точно так же.