толстуха Трине два сапога — пара. Она-то ничуть не меньшей лентяйкой была. Вот и надоело ей коз пасти, пока Гейнц дома лежит да прохлаждается.

— Милый муженек, — говорит она. — С какой это стати нам без нужды молодые годы отравлять, жизнь работой укорачивать? Не лучше ли обеих наших коз соседу отдать? Как начнут они поутру мекать, так сна будто и не бывало. А по утрам сон всего слаще. Мы соседу коз отдадим, он нам за них — улей пчелиный. Поставим улей за домом на солнышке и ни беды, ни забот знать не будем.

— Разумом ты не обижена, — важно молвил Гейнц. — Хорошо придумала! Да и мед куда вкуснее козьего молока, и хранится он дольше.

Пошли Гейнц-лентяй с толстухой Трине к соседу, тот им за двух коз пчелиный улей отдал. Пчелы, знай себе, с утра до вечера взад-вперед летают, мед собирают. Так что к осени оказался у Гейнца целый кувшин душистого меда.

Поставили муж с женой кувшин на полку над кроватью. Боялись, как бы кто мед не украл, или как бы мыши его не съели. Вот и завела толстуха Трине на всякий случай большую ореховую палку — воров да мышей отгонять. Поставила она ее рядом с кроватью, чтобы легче дотянуться и коли придется непрошеных гостей проучить. Теперь-то и толстуха Трине целый день бока себе пролеживала. Стала она вдвое толще прежнего и едва ноги переставляла.

Гейнц-лентяй, так тот до обеда с кровати не поднимался.

— Рано вставать, — говаривал он, — добро терять.

Однажды, когда на дворе уже ясный день был, а Гейнц еще на перине валялся, говорит он жене:

— Женщины все — обжоры известные, да и ты не прочь медком полакомиться. Лучше его продать, а на вырученные деньги гуся с гусенком сторговать.

— Только прежде чем птиц заводить, — строптиво сказала толстуха Трине, — нужен нам подпасок-мальчишка, чтобы гуся с гусенком пасти. Стану я с гусями мучиться да силы попусту тратить! Как же, жди!

— Неужто, по-твоему, мальчишка станет гусей пасти? — спрашивает муж.

— Ничего, — отвечает жена. — Пусть только посмеет меня не послушаться. Возьму хворостину да так его огрею! Глянь-ка, муженек, как я его тресну!

Схватила она ореховую палку, которой собиралась воров да мышей отгонять, и как размахнется! Только на беду ударила толстуха Трине кувшин с медом, ведь он на полке над кроватью стоял. Разбила кувшин, и разлетелись черепки во все стороны, а весь мед на пол вылился.

— Вот тебе и гусь с гусенком! — сказал Гейнц. — И пасти их не надо. Повезло, однако, что кувшин мне на голову не свалился. Радуйся!

И вдруг увидел он в одном черепке остаток меда, потянулся за ним и говорит веселый да довольный:

— Полакомлюсь-ка я остатком меда — и на боковую. После такого переполоха и отдохнуть не грех. Беды не будет, коли я нынче чуть попозже встану. День-то куда какой длинный!

— Да, — отвечает толстуха Трине. — Спи, все равно спешить некуда!

Что же дальше с этими двумя лентяями сталось? Да ничего особенного. Работать они не желали, день-деньской спали да отдыхали. Проели они все, что у них было, а потом с протянутой рукой по миру пошли.

Иные же толкуют, будто до того они оба от безделья растолстели, что в свиней превратились. Ходят по двору да хрюкают:

— Хрю-хрю, работать не хочу! Хрю-хрю, поваляться в луже хочу!

Таинственное подземелье

ил-был в давние времена кузнец, и служил у него в подмастерьях бедный сирота. Бранил его кузнец чуть не каждый день: то не так, это не так. Потом и вовсе от места отказал и прогнал со двора.

— Собирай свои пожитки и убирайся! Ты мне больше не нужен!

Подмастерье ни слова хозяину не сказал: знал, что с кузнецом не поспоришь. Собрал он после обеда все свои немудреные пожитки, а когда с узелком из дому выходил, увидел, что перед кузницей шпага лежит. Шпагу эту кузнец одному солдату чинил. Не понравилась солдату его работа, и бросил служивый шпагу. Думает подмастерье: «Чего она тут зря валяется? Возьму-ка я ее с собой, шпага всегда пригодится»…

Взял он шпагу, пошел по белу свету бродить, ходит и спрашивает:

— Нет ли работы?

Но работы нигде не было. А если добрые люди на пути не встречались, то и с пустым кошельком да на голодный желудок шел.

Вот однажды, когда подмастерье снова про работу спрашивал, указали ему люди графский замок на горе и сказали:

— Попробуй туда сходить. Пастух им требуется. Авось счастье тебе улыбнется. Только знай, не очень сладко пастухам в том замке живется. Выгон на горе заколдованный, и никто графское стадо пасти не берется…

Не стал подмастерье больше слушать, пошел к графу в пастухи наниматься. Принял его граф ласково и рассказал, что на горном выгоне у него будто бы привидения водятся и многие пастухи от службы отказались.

— Коли ты ко мне в пастухи наймешься, — говорит, — я тебя щедро отблагодарю. Только смотри, гляди в оба, скотину на заколдованный выгон не пускай! Пусть рядом на лугу пасется.

— Ладно, — соглашается подмастерье, — пойду в пастухи.

Уговорились с графом о плате, и на другой день погнал подмастерье в первый раз стадо на пастбище. Пошел с ним слуга и показал тот луг, где можно скотину пасти. А дальше уже заколдованный выгон начинался! Непривычное дело для подмастерья — коров пасти: одна налево бежит, другая — направо, знай поспевай за ними. В беготне день быстро пролетел; к вечеру умаялся пастух так, что еле ноги волочил.

На другой день — не лучше того. Не захотела скотина на лугу пастись: трава там низкая, жесткая — и попыталась украдкой на заколдованный выгон перебежать, где трава высокая да сочная. Только и дела теперь у пастуха скотину на заколдованный выгон не пускать. День-деньской метался он с одного края пастбища на другой и к вечеру совсем с ног сбился. И думает: «Да, ничего себе работенка! У кузнеца тоже ремесло не из легких, но уж лучше день и ночь по наковальне молотом стучать, чем в таком месте скотину пасти». На ночь глядя, собрал пастух стадо и домой погнал. Рад-радехонек до постели добраться и отдохнуть.

На третий день все было