Все-таки это было свинством с его стороны. Весь остаток вечера я провела в тяжких думах, пытаясь приспособить то, что мне рассказал Лешка, к тому, что я знала сама. А больше всего меня мучил вопрос, зачем же Бендеря все-таки сдался. В шесть утра по лондонскому времени, то есть в девять по питерскому, я не утерпела и набрала Лешкин номер.

— Леша, он пришел, потому что за ним кто-то гоняется? Тот, кто убил Страшилище? — спросила я ангельским голосом, и Горчаков на том конце провода подавился какой-то жратвой.

— Тьфу, Машка, это ты, — прочавкал он с — облегчением, — а я-то подумал, кто это с того света Бендерей интересуется…

— Почему это с того света? — обиделась я.

— Тебя слышно, как из колодца, — пояснил Горчаков.

— Жрать надо меньше, это у тебя от обжорства уши заложило. Кого Бендеря боится, раз пришел? Того, кто мужика из канавы замочил колом осиновым?

— Нет, Машка. Ты во всем неправа, и в основном — по отношению ко мне. И того мужика, и настоящего Бендерю убил тот Бендеря, который к нам пришел. Ну все, пока, за мной машина пришла.

И Горчаков подло отключился. И больше на звонки не отвечал, равно как и сотрудники убойного отдела. Обозлясь, я решила до своего возвращения вычеркнуть их из памяти, но по инерции еще раз пятьдесят в течение дня набирала все эти поганые телефонные номера.

* * *

Поскольку Кроглин Грейндж вкупе с Кэмберлендом так и не удалось отыскать на карте современной Великобритании, поездку по вампирским местам пришлось заменить на визит в Скотленд-Ярд. Войдя под своды здания, прославившегося благодаря не только талантам его сотрудников, но и лучшим образцам английской литературы, я взволновалась. И хотя на вид это было обычное учреждение, наша городская прокуратура, например, смотрится не хуже, — у меня все равно захватило дух.

Некрасивая девушка в форменной одежде и туфлях без каблуков провела меня по гулким коридорам и впустила в крошечную каморку со стулом, столом и шкафом. Стены в ней были покрашены в голубой цвет. Сказав что-то в портативную рацию, она снова открыла дверь, приняла от кого-то папку с пожелтевшими бумагами, положила ее передо мной на стол и удалилась.

На всякий случай я вытащила из сумки увесистый англо-русский словарь, не будучи уверена, что пойму каждое слово в этих бумагах, и время для меня словно остановилось. Я читала отчет об одном из самых известных дел в истории Скотленд-Ярда, и уж точно, о самом нашумевшем в послевоенное время. Когда я перевернула последний листок в папке, я с удивлением обнаружила, что ни разу не воспользовалась словарем. Только потом я сообразила, что так много читала о деле Хейга по-русски, что не нуждалась в переводе.

В двух словах — главная заслуга в раскрытии серии убийств, совершенных сорокалетним холостяком Джоном Джорджем Хейгом в конце сороковых годов, принадлежала женщине — сотруднице полиции, сержанту Ламбоурн. Уоткинс мне накануне вечером сказал, что, к сожалению, ее уже давно нет в живых, а то бы он нас познакомил.

20 февраля 1949 года в полицейское управление Челси было сделано заявление об исчезновении пожилой леди, Оливии Дюран-Декон. Одним из заявителей оказался симпатичный сорокалетний мужчина, Джон Хейг, директор компании по разработке и производству материалов, способных работать в агрессивных средах. Второй заявительницей была подруга пропавшей Оливии, пожилая дама Констанс Лейн. В отчете были фотографии всех персонажей; Джон Хейг показался мне похожим на Юрия Соломина и Кларка Гейбла одновременно, с фотографии Оливии Дюран-Декон на меня смотрела настоящая английская леди, как говорят англичане, “на неправильной стороне шестидесяти”, в шляпке и жемчужном ожерелье.

Заявители сообщили, что Дюран-Декон не явилась на вокзал, где должна была встретиться с Хейгом для решения вопросов о финансировании Хейговского бизнеса; они тревожатся за нее, так как она уже немолода и может нуждаться в помощи. Их не погнали из участка поганой метлой, велев придти через неделю с неопровержимыми доказательствами того, что несчастная женщина померла, как это сделали бы спустя полвека в просвещенной России, а “должным образом задокументировали их заявление”. Дальше пошла информация, более узнаваемая, и я перестала испытывать комплекс неполноценности за всю российскую юстицию: “поскольку воскресенье было выходным днем, оперативная работа по проверке поступившего сигнала была отложена до понедельника”. Вот это по-нашему, по-бразильски, с удовлетворением подумала я, переворачивая страницу; конечно, старушка может нуждаться в помощи, но война войной, а обед по расписанию.

В общем, когда прошли выходные и наступили будни, сержант Ламбоурн грамотно стала в первую очередь не бабушку разыскивать, а наводить справки о личности Хейга. И выяснила, что Хейг проживал в пансионе для состоятельных, но одиноких дам, и умудрился задолжать пансиону крупную сумму, несмотря на свою холеную физиономию и внешние признаки преуспевания. Более того, выяснилось, что Хейг вовсе не работает в той компании, визитными карточками которой он разбрасывается, а всего-навсего арендует фли-гелечек на территории компании, якобы для химических экспериментов.

Сержант Ламбоурн, кроме того, раскопала, что у Хейга была масса проблем с законом — мошеннические сделки, продажа угнанных автомобилей и все такое прочее, Хейгу довелось даже посидеть в тюрьме четыре года. Но даже и после этого за ним числились грехи различной степени тяжести, вплоть до парочки убийств, замаскированных под автомобильную катастрофу; доказана его вина не была, но он долго еще находился в разработке.

При всем при этом, будучи явно незаурядным и хитрым преступником, Хейг имел странности в поведении, о которых сержанту Ламбоурн с удовольствием сообщили те, с кем Хейг имел дело: он был одержим боязнью грязи, постоянно мыл руки и чистил зубы, и даже в теплую летнюю погоду носил тонкие кожаные перчатки — то ли опасаясь микробов, то ли не желая оставлять своих отпечатков.

Между тем Ламбоурн заинтересовалась и двухэтажным флигелем, который снимал Хейг. Флигель был обнесен забором, оборудован отдельным входом с улицы, в нем обнаружились металлические лотки, мотки проволоки, емкости с едкими химическими веществами, и бочка, объемом более двухсот литров, со следами какого-то жирного вещества на стенках, похожего на парафин. Увы, оказалось, что это вещество — все, что осталось от жертв Хейга, обеспеченных старушек, которых он заманивал в свою лабораторию, а также друживших с ним супружеских пар. Со временем нашлось и присвоенное Хейгом пальтишко Оливии Дю-ран-Декон, и ювелирные изделия других женщин, проданные Хейгом. Установлено было, что им проданы недвижимость и акции людей, которые были с ним очень дружны и вдруг, неожиданно, выехали из страны. Естественно, в предполагаемых местах назначения о них никогда не слышали.

Следствие установило, что в своей лаборатории Хейг растворял тела убитых и предварительно обобранных им людей в серной кислоте, а получившуюся субстанцию выпивал во двор. Полицейские собрали со двора и просеяли в общей сложности около 190 кг грунта, исследовали каждый дюйм поверхностей в лаборатории Хейга. В просеянном грунте на шли десять килограммов жировой ткани животного происхождения, три почечных камня — как оказалось, они не растворяются в кислоте, восемнадцать мелких человеческих костей, зубные протезы, несколько мелких личных предметов исчезнувших жертв Хейга.