Состояние Оливии, вложенное в акции, пока не пострадало, но наличных не было даже на оплату номера в отеле; наутро Твен объявил, что желает скорей начать «лекции». Выступал он в Ганноверском зале, читал в основном старое, о Гавайях, делал это через силу, но слушатели безумствовали от восторга, газеты посвящали ему передовицы, зал не вмещал и трети желающих. Оливия пыталась храбриться, но была совсем больна. В конце октября Твен все бросил, повез ее и Сюзи домой (о том, чтобы она путешествовала одна, не могло быть и речи), сдал на руки Ориону, который доставит ее в Эльмиру (сам Орион в тот период был уже уволен из «Америкэн паблишинг компани» и жил в Кеокуке, где брат купил ему птицеферму), и в тот же день помчался обратно в Англию, прихватив в качестве компаньона журналиста Чарлза Стоддарда. Два месяца выступал в Лондоне ежедневно, а то и дважды в день, отклонив даже предложение лорд-мэра пообедать; от тура по Англии отказался — нигде не было залов достаточной вместимости. Отдохнул только на Рождество — посетил Стоунхендж и гостил три дня в замке лорда Солсбери. Тут наконец вышел «Позолоченный век», и автор 13 января 1874 года отплыл домой.

Разошлась книга прекрасно, правда, отзывы критиков были кислые — никто не понял, что это пародия, — но это чепуха, главное — доход. Честным трудом, как декларировалось в романе, автор вернул половину денег, пропавших с «Джеем Куком», капитал Оливии был в порядке, альбом для вырезок вот-вот принесет миллионы: можно успокоиться. Твен изредка выступал, принимал гостей; его книги переводили на французский, датский, русский, немецкий, мир писал о нем, читатели заваливали его письмами (большей частью дурацкими), в апреле у Блисса вышел сборник старых рассказов, тоже принесший неплохой доход. Кризис оказался вялотекущим: за пять лет он обесценит угольные акции Оливии более чем вдвое, но в 1874-м этого ничто не предвещало. В апреле Клеменсы уехали в «Каменоломню», где их ждал сюрприз: Сьюзен построила для зятя домик-студию, где он мог уединиться. Работал, правда, мало, никакого «Джона Буля» опять не написал (и никогда не напишет), закончил лишь фантастический рассказ о путешествии с кометой «Приятное и увлекательное путешествие» («А Curious Pleasure Excursion»), опубликованный в июле в «Геральд», больше читал, сделал заметку: «Я люблю историю, биографии, путешествия, интересные и курьезные случаи, науку, ненавижу романы, стихи и богословие».

Двумя авторами он увлекся в то лето. Первый — британский историк Уильям Леки, специализировавшийся на этических и религиоведческих вопросах: называл пагубным влияние римской церкви на европейскую цивилизацию, считал, что характер и мораль человека определяются средой, при этом выделяя два вида морали — «стоическую», для которой характерно врожденное понимание добра и зла, и «эпикурейскую», в соответствии с которой человек совершает хорошие поступки потому, что это приятно; его труды по истории Англии послужат основным источником для «Янки при дворе короля Артура». Другой, тоже британец, — Стивен Лесли, литератор и публицист, бывший священник, утративший веру в Бога, но верящий в человеческую мораль. Оба были в той или иной степени сторонниками эволюционной этики, учения о том, что мораль не противоречит естественному отбору, а, напротив, является его важнейшим фактором: человечество развивается постольку, поскольку расширяются добрые чувства человека, направленные когда-то на свою семью, потом на племя, а в идеале — на все человечество (по Леки, и животные со временем должны быть включены в «круг доброжелательной привязанности», то есть стать теми, кого немыслимо убивать и есть). Оба писателя были плодовиты, Твен читал с утра до вечера, раскачиваясь в гамаке; в соседнем гамаке качался и читал то же самое Теодор Крейн, муж Сьюзен, обсуждали, ругались (Крейны были религиозны), жен к беседам не допускали: ангелам эта премудрость ни к чему.

8 июня родилась вторая дочь, Клара, наконец-то здоровый и крепкий восьмифунтовый ребенок, «американский гигант», по словам отца, и рыжий, как он. Сюзи не могла выговорить слово «бэби» и называла сестру Бэй — так ее и стали звать (Bay — «рыжик»; саму Сюзи звали «Модок» — так называется одно из индейских племен). Твен — Туичеллу: «Модок была в восторге и сразу дала сестре свою куклу, она совсем не эгоистична. Она очарована малышкой. Она бегает на воздухе почти все время, стала крепкая, как сосенка, и коричневая, как индеец. Она — закадычный друг всех цыплят, кур, уток и индюков». Новую дочь Твен, разумеется, опять едва не убил — он ведь был самый ужасный отец в мире, во всем виноватый злодей и эгоист: «Она спала на подушках в кресле-качалке. Я забыл о ее присутствии, если вообще заметил его. Я занимался игрушечным механическим фургоном и, когда увидел, что он вот-вот столкнется с креслом, отпихнул кресло ногой. Бэй от удара упала на пол, и ее голова оказалась в двух дюймах от железной решетки, правда, вместе с подушкой. Так что она была в трех дюймах от некролога» (из неопубликованного текста «Детские записи» («Children's Record»), написанного, когда Кларе была неделя от роду).

4 июля 1874 года в «Журнале литературы, науки и искусства» издателя Эпплтона появилась статья критика Ферриса — второй после хоуэлсовского серьезный материал о работах Твена. «Его юмор самого высокого класса, среди современных американских авторов он, быть может, уступает одному Брет Гарту. По остроумию не уступает никому. Если Марку Твену и недостает тонкости и пафоса Гарта, он превосходит его по широте, разнообразию и непринужденности. Его зарисовки необычайно причудливы. Он пишет серьезно, поэтично — и вдруг мы натыкаемся на гениальный гротеск и буйную россыпь шуток. Он понимает ценность паузы в искусстве. Утомительно читать автора, у которого все страницы пересыпаны остротами и он постоянно подчеркивает, что развлекает нас. Главное обаяние Твена — его легкость. Кажется, будто он пишет для собственного удовольствия; он как школьник, желающий повеселиться, и он заставляет читателей веселиться вместе с ним».

Дочки здоровы, жена тоже, дом строится, деньги за «Позолоченный век» капают, альбом для вырезок приносит прибыль; отец семейства, настроенный как никогда оптимистично, вложил 23 тысячи долларов в акции фирмы, которой владел его знакомый по Неваде Джон Джонс: он всю жизнь будет вести бизнес с родственниками и друзьями, чего, как известно, делать не следует. Теперь он смог вернуться к «Тому Сойеру»: «Рукопись пролежала в ящике стола два года, а затем в один прекрасный день я достал ее и прочел последнюю написанную главу. Тогда-то я и сделал великое открытие, что если резервуар иссякает — надо только оставить его в покое и он постепенно наполнится, пока ты спишь, пока ты работаешь над другими вещами, даже не подозревая, что в это же самое время идет бессознательная и в высшей степени ценная мозговая деятельность».

Его обычный распорядок: писал до обеда и после обеда, иногда до 50 страниц в день, перед сном читал написанное всему семейству. 25 июня прервал работу на 20 дней — ездил в Хартфорд поругаться со строителями, в августе недельный перерыв — с женой поехал к матери и Памеле. Визит прошел ужасно, невестка казалась нелюдимой, скучной, заносчивой, мать и сестру раздражало, что Сэмюэл во всем принимает сторону жены, обхаживает ее как больную, а она, может, и не больна, а прикидывается. Были ссоры. Кто виноват во всем? Разумеется, Сэмюэл Клеменс, который вдобавок обидел (или вообразил, что обидел) кого-то из местных; и он просил, просил, просил прощения, но со злющим своим языком ничего поделать не мог. Письмо от 15 августа из Эльмиры: