– А когда в погоню за тобой пустилась малая дружина ее отца, ты оставил их в топях Черногрязского болота, тридцать воев до единого человека. – Многоименный усмехнулся, поигрывая находкой.

– Я помню это, как будто все случилось только вчера. – Белопер сделал то, что сделал бы человек, припоминая давнишние события, – обратил лицо к небу. – Заманить их в трясину оказалось вовсе несложно. Они до того полыхали гневом и злобой, что напрочь перестали соображать.

– Ты и сам погиб в болоте. – Следопыт усмехнулся. – Хоть соображать не перестал.

– Да, много лет назад на месте этого поля стояло болото. – Черный вой огляделся. – Я рубился отчаянно, положил без малого всех и почти вырвался из кольца, но моим последним врагом стала… трясина. Некогда скормил болоту тридцать человек, и боги подшутили надо мной самым жестоким образом. Не спрашиваю, отчего они так скверно шутят, но что нужно тебе, Многоименный, все-таки спрошу.

– Мне нужен ты. – Странник посерьезнел и вперил в морочащий сумрак немигающий взгляд, ровно мог проглядеть насквозь бездну темноты в облике человека.

Какое-то время хранитель Лихолетского ноля молчал, и лишь вечность в очертаниях бойца дышала вовне вселенским холодом.

– Я сделаю, о чем ты попросишь, – наконец прошелестел Белопер и кивнул. – Слово.

– Держи. – Следопыт бросил призраку пояс, и тот ловко поймал в воздухе серебряную змейку.

Налетел ветер, словно из той дыры, откуда в этот мир проглянула пустота, вырвалось ее дыхание, внезапное и жуткое. Порыв оказался резок и силен; на мгновение темноту в облике человека поглотила круговерть поднятой земли, а когда вихрь иссяк и взвесь осела наземь, у рукотворного холма встал крепкий, сухой вой в кольчуге мелкой вязки. Шлем почти скрывал лицо, но там, где в прорезях полумаски должны были влажно блестеть глаза, живые и юркие, зияли бездонные провалы.

– Сделай то, что я скажу, – напомнил Многоименный. – И получишь упокоение и поминальный пир.

– По мне некому горевать. Прошло много лет, кто вспомнит кровопуска из Цалезы?

– И тем не менее погребен ты будешь как должно. В огне.

– Скажи мне… – Белопер на мгновение замер и огладил короткую бороду. – Кто сейчас на троне Цалезы?

Следопыт усмехнулся.

– Вы одинаковы, как братья-близнецы. Молчали многие годы и теперь не можете наговориться. Гогон Холодный в одиночку пробился из окружения, положил врагов больше, чем колец в его кольчуге, но стоило мне найти его и взять в руки шлем, языком трепал, словно торговка на базаре. Змеелов единственный выжил из всего войска, и двадцать преследователей навсегда остались на пустынном плоскогорье, но говорил со мной так, словно беседа по душам значила для него едва ли меньше, чем упокоение. Балестр сражался на потеху публики на каменной арене, неизменно один против нескольких, но стоило мне найти его останки в одной из пещер, не мог наговориться, словно за годы безвестия язык его не истлел, а лишь иззуделся.

– Дело долгое. – Белопер говорил отстранение и глухо, как будто слушал только себя и наслаждался тем, что в кои-то веки может говорить. – Не на один день.

– Да, – согласился Многоименный. – Успеете наговориться…

Верна рысью гнала Губчика по дороге в Срединник и пребывала мрачнее тучи. Вовсе не в город уехал Безрод. Сама возвращалась этой злополучной дорогой, но попутчиков не встретила, между тем как Сивый наверняка продолжил следовать за знамением. Куда его увел небесный знак, оставалось лишь догадываться. Куда-то в сторону Срединника, но куда именно? Чуть вправо или чуть влево?

– Для чего тебе знамение? – прошептала бывшая жена. – Ведь с тобой теперь нет меня? Куда идешь и чего хочешь от жизни? Значит ли это, что судьба твоя неизменна и вовсе не имеет значения, рядом я или нет?

Если ехать в Срединник, никаких ответвлений от дороги не было и в помине, но тропки отворачивали вправо и влево постоянно. Впрочем, тропки – это не дороги, где конь прошел, там и тропка. Куда свернул Безрод? Верна бездумно сдала вправо на первую же стезю. Пусть все идет как идет. Гадать бесполезно. Все равно не угадаешь. Они могли свернуть здесь, могли отвернуть сотней шагов дальше. Деревеньки рассыпаны в этих местах не густо и не редко, серединка на половинку. Куда-нибудь да выведет, когда-нибудь да отыщется.

Ехала, свесив голову на грудь, глядела коню под ноги, время от времени спешивалась и внимательно оглядывала землю. Только вот беда, поди отличи давнишний след от свежего, если отпечатков подкованных лошадей пруд пруди, будто по этой тропе только и делали, что скакали конные разъезды. Да и следы накладывались один на другой, и отыскать нужный, тот, где гвозди располагались не равномерно по дужке, а кучно – три, три и два в середине, представлялось и вовсе невозможным. Сивый вполне даже мог пустить Теньку по траве, с него станется запутать следы. Тогда искомых отпечатков конских копыт не отыщется вовсе.

– Ровно не деревенька впереди, а по меньшей мере сторожевая застава, – буркнула Верна, очередной раз вскакивая в седло.

Дорога шла в поле, но недолго ему осталось – деревья подступали все ближе и ближе и когда-нибудь две половинки леса сомкнутся и займут пустошь. Юные деревца уже росли по сторонам тропки, пока одни в чистом поле, но то ли еще будет? Вырубать леса, год от года встающие все ближе к тропе, никто не думал, да и представить такое непросто – Верна проехала не менее десяти лучных перестрелов, и на всем протяжений пути невдалеке стояли деревья. Рубить их значило не что иное, как денное и нощное занятие для целой деревни, будто у землепашцев не было иных забот.

– Лет еще полста – и придется ездить в город через молодой лесок, а через сто – вовсе через бурелом, – шепнула Верна на ухо Губчику. – И ведь зарастет, точно зарастет!

Поле волнилось, будто море в небольшой шторм, за тем лишь исключением, что море дышало и менялось каждый миг, а полевые неровности застыли надолго. Выпуклости и пологости сменяли друг друга, дорожка поднималась на пригорки и спускалась в низины, иногда края лощин скрывали солнце, но где бы ни бежала тропка, Верна не забывала смотреть под копыта Губчику. Приметных следов, увы, земля не несла. Впрочем, с Безрода станется.

Первую деревеньку на пути увидела незадолго до полудня. Небольшая, домов десять или двенадцать, и, скорее всего, населяли ее родичи. Деревенские и были чем-то неуловимо друг на друга похожи, но только мужчины. Коренастые, через одного рыжие и широколицые, они встретили верхового настороженно. Опасливо выглядывали из-под кустистых бровей и лишь крепче сжимали заступы, топоры и серпы.

Верна бросила мимолетный взгляд на дальний конец деревни, туда, где по ее прикидкам дорога должна была стлаться куда-нибудь дальше. Все равно куда, лишь бы не кончалась и чтобы можно было ехать за Сивым и когда-нибудь настигнуть. Кряжистый пахарь, лохматый, как медведь, выступил на середину единственной деревенской улочки и бросил на плечо топор на длинном топорище.

– Никак баба?