папашиного имени и размера его состояния, я с самого начала оказался в столь шокирующем непривилегированном положении. Но более всего меня поражало, по мере того как я взрослел, не то, что вещи были тем, чем они были, причем поражало до ужаса, а то, что остальные имеют наглость полагать, что я воздержусь от агрессии по отношению к ним.

В тот момент я очутился в самой гущи дорожного движения, растерявшийся, ни вперёд, ни назад мне нельзя, и стискивал в руках сумку и плащ, пока не сменился сигнал светофора. Я метнулся на противоположную сторону и быстро смешался с толпой на тротуаре. Временами, в похожих ситуациях меня поражала собственная лопоухость. Несмотря на то, что я шагал быстро, я понятия не имел, куда я направляюсь. Я пытался всё продумать, пока плыл от Кале до Дувра, спрашивая себя, что же меня подвигло садиться на корабль в Саутгемптоне, когда вполне мог сделать это в Ле-Авр. По той или иной причине, я бы предпочёл провести вечер перед отъездом в Лондоне. Встречаться с кем-то конкретно желания не было. Я постарался не транслировать о факте своего приезда. Вспоминаю приступ ностальгии по поводу национальной столицы, где мне редко доводилось провести более чем день-другой. Когда я был в Лондоне в семнадцать лет, я, помнится, подумал, что однажды я поселюсь здесь, но после нескольких лет на континенте, я перестал быть в этом так уж уверен. Почему-то у меня с трудом получалось воспринимать англичан всерьёз. Я часто удивлялся той абсурдной разнице между тем, что они говорили, и как они это говорили, между нередким отсутствием таланта и воображения и степенью уважения к себе, которое они пытались снискать просто за счёт благоприобретенного акцента.

Говоря, что я люблю Лондон, я имею в виду, что считал его одним из тех мест, где возможно существование человека, подобного мне, где обитатели, несмотря на множество своих абсурдных привычек, склонны уважать личную жизнь другого. До определенной степени, конечно же, но в большей мере, чем, скажем, в Москве, Нью-Йорке, Пекине. (Я уже чувствовал, что моё возвращение из Америки будет происходить по маршруту Лондон-Париж.) Я не к тому, что лондонцы страдают желанием соваться, куда не просят. Страдают, причём больше, чем русские или америкосы. Насколько я могу судить, но они по природе консервативны, как и основная масса тех, кто не доведён до отчаяния, и основное конституционное положение, определяющее положение индивида в обществе, за одну ночь вряд ли перестанет действовать. Лондонские полисмены на работе не таскают с собой каждый день оружие.

Начал накрапывать дождь. Улицы и серые дома вокруг «Виктории» произвели на меня гнетущее впечатление. Многие мои воспоминания связаны с вокзалом «Виктория». Во время войны я много раз приезжал на «Викторию» и уезжал с неё, рядом расположенные улицы и дома казались вполне знакомыми. Я припомнил, как смотрел на Джилловские Кальварии в Вестминстерском соборе[34], как отказал проститутке, зазывавшей меня на мастурбацию в одно из бомбоубежищ напротив вокзала, как пошёл с другой проституткой в один из соседних переулков, размышляя, что она, пожалуй, старше моей мамы. Вокзальный бар, кафе, наполненные паром из огромных титанов для воды и кофейников, и в то же время грязные, засохшие сэндвичи под стеклом, длинные, отделанные плиткой туалеты со снующим народом, сутолоку пассажиров в шляпах-котелках и при зонтиках с утра пораньше.

Было начало седьмого. Пятнадцать часов в Лондоне до отбытия поезда, после него сразу перескакиваешь на пароход. Есть время надраться и протрезветь, дважды пообедать, затащить кого-нибудь в койку. Времени куча и при этом не хватает, словно полёт пчелы к цветку, и ноль обязательств.

Я поймал такси и попросил водителя отвезти меня на площадь Пиккадилли, которая почти центр, и там, я знал, легко снять комнату в одном из больших отелей, отвечавших моему инкогнито… никаких вопросов, всё необходимое, все постояльцы дефилируют мимо тебя. Пройдя по широкому ковру к лифту и беззвучно поднявшись на энн-ый этаж, пересекши коридор, я узнал, что мне выделили дальнюю комнату с видом на вентиляционную шахту и пожалел, что специально не попросил номер, выходящий на улицу. Ключ в замок, дверь распахивается, включается свет, у комнаты невыразительный вид, как это всегда было и будет, она невосприимчива к приходящему и уходящему человеческому потоку, аккуратно застеленная постель, портье щелкает выключателем ночника, дыбы определить местонахождение последнего, невнятные гостиничные шумы со стороны вентиляционной шахты, улыбающееся лицо… «Всё в порядке, сэр?» — чаевые, уходит, дверь закрывается за ним. Я раздавил окурок в пепельнице, которую поставили у кровати на столике со стеклянной крышкой, чтобы не дай Бог его не сожгли сигаретами. Вытянулся на койке, созерцая белый потолок с едва заметной решёткой в центре. Вдруг подумалось, что там вполне могут разместить камеру или микрофон, а то и смертоносный шарик, чтоб пускать в помещение газ.

Приняв душ, я снова очистил помещение, отправившись пешком в Сохо, где и пообедал во французском ресторанчике. На последующей прогулке до Чаринг-Кросс-Роуд я испытал приятный прилив энергии от выпитого вина. На Лейсестер-Сквер я призадумался. Озаботился вопросом, не стоит ли всё-таки с кем-нибудь пересечься. Чем сейчас себя занять? В тот момент желание пить дальше исчезло, было ещё относительно рано. Я смутно жалел, что заскочил в Лондон, вместо того, чтобы сразу пилить в Ле-Авр. А то б я уже был на корабле. Возможно, мы бы уже стояли в Саутгемптоне. Но, чёрт, какая разница? Надо уметь тратить время попусту и не грузиться по этому поводу.

Монотонно лил дождь, влажные улицы блестели. Прямо передо мной такси, вздымая колёсами фонтанчики воды, свернуло за угол и устремилось к ярко освещенной и оживлённой части площади. Я ещё секунду подумал и последовал за ним. Вполне можно фильм посмотреть. Других мероприятий не намечалось.

Я зашёл в кино и сразу направился в гардероб. Девушка взяла мой плащ и повесила на вешалку. Ткань её униформы мерцала — впечатляющий круп горячей кобылицы. Хмуро развернулась ко мне с номерком. По жемчужнозелёному ковру я отправился к трём малиновым билетершам с хромированными фонариками в руках, охранявшими двустворчатые двери зрительного зала. Крупные девахи в обтягивающих юбках, золотые пуговицы и кокетливые «пажеские» кепки. Две брюнетки, одна блондинка. Самая маленькая из брюнеточек разорвала мой билет пополам и, светя фонариком, повела меня по проходу. Чтоб попасть на своё место мне пришлось миновать семь пар коленей. Сосед слева — мужик в очках и с жидкими блеклыми волосами. Когда я садился, соседка справа покосилась на меня, потом упёрлась взглядом