Но тут начинает дуть ветер, совсем несильно, он просто слегка подталкивает меня вперед. Коул крепко берет меня за руку, и так мы направляемся к первому холму.

* * *

Домик сестер быстро скрывается из виду. Мы держим путь на восходящую луну, и в ее серебристом свете я внимательно оглядываю землю, ища любые следы вторжения. Но равнина вокруг вся заросла бурьяном, и невозможно понять, что происходило здесь, в этом взъерошенном и диком месте. Время от времени я падаю на колени, когда мне мерещится какой-то след, но ничего там нет – это просто пустошь играет с нами шутки.

Вот несколько былинок сломаны, как будто под весом ноги. Вблизи ясно видно, что это след не детской ступни, а оленьего копыта, к тому же старый след, почти уже сглаженный дождем, грязью и временем.

Мы поднимаемся на второй холм.

– Где ты научилась охотиться и идти по следу? – интересуется Коул.

Я останавливаюсь и опускаюсь на колени, провожу пальцами по камню, вросшему в землю среди травы. Он гладкий и темный, вроде тех камней, из которых сестры делают глаза для деревянных ворон. Подняв камень, я большим пальцем стираю с него грязь.

– Отец научил меня.

Коул встает на колени рядом со мной.

– Что с ним случилось?

Я роняю камень, и он с глухим стуком падает на землю.

Я знаю историю своего отца. Я затвердила ее так же хорошо, как истории, рассказанные им самим. Но я не могу так привычно поведать ее. Она записана в моей крови, в костях и памяти, а не на листах бумаги. Хотелось бы мне суметь рассказывать ее, как сказку, а не как его жизнь и мою утрату. Но пока я еще не научилась. Малая частичка меня надеется, что никогда не научусь. Потому что история о моем отце – это не сказочка на ночь.

– Если не хочешь… – говорит Коул.

Набрав в грудь воздуха, я начинаю спускаться со второго холма.

– Мой отец был следопытом. Лучшим, – рассказываю я Коулу, который идет за мной след в след. – Он был очень рослым и крупным человеком, но умел двигаться, словно маленький, и бесшумно, как полевая мышь. А еще он так смеялся, что с деревьев облетали листья.

Спроси кого хочешь в Ближней, и всякий тебе расскажет про его силу и сноровку. Но я навсегда запомню вот этот его смех, да еще то, как его громовой голос становился мягким и теплым, когда папа рассказывал мне истории.

Люди так его любили, что присвоили ему звание, второе после члена Совета. Они назвали его Защитником. Он охранял деревню, и даже пустошь, кажется, доверяла ему. Как будто он мог быть и тем и другим, знал, как перейти границу, отделяющую человека от колдуна. Я всегда так и думала о нем, пока росла. И хотела научиться тоже переходить эту границу, как он.

– Так вот почему ты называешь это, – Коул показывает на себя, а ветерок треплет его волосы и плащ, – даром?

– Я не могу удержаться, все время думаю, что… что, если бы я была такой как ты, то никогда не чувствовала бы себя одинокой. У моего отца вот так же было с пустошью, – объясняю я. – Он словно знал, чего она хочет, она ему доверялась. Я знаю, что ведьмой или колдуном нужно родиться, этому не научишься. Но честно – мне казалось, что он нашел какой-то способ разговаривать с пустошью, сделать так, чтобы погода и земля ему отвечали. И я думала, что это потрясающий дар – быть сопричастным к чему-то такому огромному.

– Я чувствую себя самым одиноким существом на свете, – возражает Коул. – Я будто не человек. А мне хочется испытать горе и радость, и любовь. То, что связывает людей друг с другом. Эти нити намного крепче, чем те, которые связывают меня с ветром.

Я хмурюсь. Это мне никогда не приходило в голову.

– А разве ты не чувствуешь всего этого?

Он мнется.

– Чувствую. Но все это легко забываешь. Теряешь себя.

И я хочу сказать, что мне это понятно, что это чувство потери было и у меня, но я только киваю.

Мы карабкаемся на третий холм, и Коул ничего больше не говорит, так что я возвращаюсь к своему рассказу.

– Каждый раз, выходя из дому, мой отец начинал с того, что благодарил, сначала пустошь. Потом смотрел вверх, на облака, и вниз, на траву, потом вдаль, на холмы, и шептал молитву.

Мы переваливаем через верхушку третьего холма. Мир остался далеко внизу. Впереди я вижу четвертый холм и сосредотачиваюсь на нем, а не на той отвратительной пустоте, которая, стоило мне заговорить об отце, хлынула мне в голову и заполнила грудь, не оставив места для воздуха.

– «Тебе вверяюсь я, о пустошь, – шептал он, бывало. – Я родился на пустоши, как и вся моя семья. Я взят от пустоши. И пустоши я снова отдаю себя».

Мы осторожно спускаемся по неровному склону, и я искоса посматриваю на Коула, а он, не отрывая глаз от ветра, который вьется в стеблях травы, слушает.

– Папа всегда был привязан к сестричкам, и мне иногда кажется, что меня привязывает к тебе то же самое чувство…

Коул заглядывает мне в глаза, и у меня такое чувство, будто мои слова пытаются заползти обратно, в горло. Но я продолжаю.

– В общем, тогда дела обстояли еще хуже, чем сейчас. Время ожесточило Ближнюю, и люди отвернулись от пустоши. Стали ее бояться. Еще со времен Ближней Ведьмы и Совета, давным-давно.

Мы поднимаемся на четвертый холм.

– Совет всегда управлял Ближней с помощью страха. Страха перед тем, что уже случилось. И что может случиться снова.

Становясь старше, мой отец становился ближе к сестрам, смотрел, что они умеют делать, как двигают землю. Пытался понять, почему у них в огороде все растет, как сроду не росло ни у кого в деревне. Сейчас сестры делают только амулеты и обереги, но он рассказывал, что раньше они были настолько сильны, что могли одним прикосновением руки заставить растения расти на бесплодной земле. Они могли построить каменный дом из ничего. Папа спросил у Совета, почему они цепляются за свои древние страхи – не лучше ли принять сестер вместе с их дарами. Ближняя Ведьма исчезла много веков назад. Ближняя нарекла его своим Защитником, и он видел, что деревне эти старые страхи не на пользу. Но Совет не хотел ничего менять.

– Что было дальше?

– Его попробовали заставить замолчать, – говорю я. – Называли его глупцом, а когда поняли, что этим его не остановить, отняли у него звание Защитника и передали Отто. С тех пор все переменилось. Отто публично отрекся от брата. Они не разговаривали два года.

Мы стоим на вершине четвертого холма.

– Но даже после предательства Отто мой отец не сдался. Пытался переубедить людей, показать, что деревне помощь сестер пойдет на пользу.

– Получилось?

– Мало-помалу, – отвечаю я с вымученной улыбкой, – некоторые люди стали к нему прислушиваться. Вначале мало кто соглашался доверять сестрам, но потом их становилось все больше. Магда и Дреска стали заходить в деревню, начали разговаривать с людьми, учили их, как сажать сады, как задобрить растения, чтобы росли лучше. И вроде как жители потихоньку стали смягчаться.