– Да ведь он же в лохмотьях! В дырявых шкурах!

– Между прочим, это священная малица, а не шкуры. – Налил рюмку. – Обладает магической защитой тела от нечисти. Там на ней специальные знаки. Броня, одним словом… А что это вы, стол накрыли и не приглашаете?

– На него же охотиться пошли! – спохватилась Сова. – Американца ведут! Все с ружьями!

– И пускай потешатся. – Куров выпил и крякнул. – С легким паром, Степан Макарыч!

Сова поняла, что опростоволосилась, не поздравила деда с легким паром – в прежние годы это было обязательной традицией, – но сейчас ей было не до того:

– Как это пускай? А поймают? Усыпят уколом и в Америку свезут?

– Его совсем не усыпят, – уверенно сказал дед. – Он же трехглазый.

– Ты вот такой спокойный сидишь! А мне до третьих петухов не спать! Покуда не вернется!

– Ты что, тоже злой дух? На промысел выйдешь?

– Ох, и бессовестный же ты! – обиделась Сова. – А ну, поставь четверть! Одну за одной наливает!

– Вы бы это… Вы бы с Оксанкой сходили в баню, – невозмутимо посоветовал он. – Там еще пару много. Тоже, может, помолодели бы… Эдак лет на сорок!

– Не смейтесь над бабушкой, Степан Макарыч! – вступилась Оксана. – Что вы ее все время подкалываете?

Сове того и надо было:

– Он всю жизнь так издевается! Для него потеха! Родного внука под пули послал! И хоть бы что!

– Долгунуну сохнут! – вдруг с отчаянием сказал Куров. – В кургыттару вас так! Тундара беспросветная! Айбасы вы, а не бабы, честное слово. Чтоб вас Арсан Дуолайя побрал.

Женщины слегка остепенились, присели с разных сторон стола, с пытливым интересом взирая на деда.

– Раз молодеть не хотите, выпьем, что ли? – озабоченно предложил дед. – За возвращение внука. Как ни говори, а праздник, столько лет ждали…

Они чокнулись рюмками без радости и точно так же выпили, словно горький йод. Сова услужливо подложила деду оливье, шмат жареной свинины с луком и щедро залила хреном со сметаной:

– Ты поешь, поешь, Степан… Однако он к пище даже не прикоснулся.

– Нам думать надо сейчас, как помочь внуку, – сказал напряженно. – Не справиться ему в одиночку со злыми духами.

– А что не помочь? – оживилась бабка. – У меня трехлинейку отняли сегодня, так я вон пулемет откопала. Скоро все приданое разбазарю.

– Не взять их из пулемета…

– Говори, чем взять? Может, мин наставить, направленного действия? У меня еще штук пятнадцать в запасе есть.

Куров выразительно на нее посмотрел и тем самым словно радио выключил:

– Юрко с юности замыслил хоть какое-нибудь большое дело сделать, – объяснил он. – Батур тыала хотун, если на шаманском… Вон сколь годов в кимберлитовой трубке алмазы ковырял, хотел ударником стать, орден получить или вовсе Героя труда. А только горб себе нажил.

– Да уж упертый, весь в тебя, – то ли укорила, то ли похвалила старуха.

– Он и в шаманскую школу пошел, – невозмутимо продолжал Куров, – чтоб со злом бороться. Когда тыала хотун, тогда все нипочем. Вон даже лоб у него треснул и третий глаз открылся…

– Ой, лихо мне, – вякнула было Сова и умолкла.

– Теперь хочет известным шаманом стать. Тайны всякие изучил, пляски магические. Это что-то навроде гопака… Пришел сюда и сразу узрел – Арсан Дуолайя вселился в людей. Что в москалей, что в хохлов. И бульбаши недалеко ушли. Айбасы стену построили, а все рады, особенно контрабандисты. Покуда есть забор, они живут и процветают…

– Тут он прав, – заметила Оксана.

– И втемяшился ему хотун в голову. По-нашему – антеверто антиципатио.

– Это как понимать? – насторожилась Сова. – По-якутски, что ли?

– Да на латыни это, – проронила Оксана. – Про навязчивое состояние какое-то. Не помню…

Куров наконец-то клюнул вилкой в тарелку и глянул из-под мохнатых бровей:

– Чего же в нем навязчивого? Тут надо соображать. А Юрко наш умный, сразу понял, где собака зарыта… Все это не для наших голов, там сплошная магия. Чтоб извести айбасов, надо уничтожить их знаки. Особые пометки. Айбасы, они как кобели – где ни ходят, всюду лапу поднимают. Над каждым заметным предметом… По-научному – мочевые точки ставят.

– Ты тоже у меня умный, – заметила Сова.

– Зато всю жизнь слышу – дурак, дурак…

– Да я же шутя…

– И вот эти точки надо теперь переметить, – заключил Куров.

– Так Юрко что, пошел лапу задирать? – немного подумав, спросила обескураженная бабка.

Дед ухмыльнулся:

– Сказал бы я тебе, дорогая Елизавета Трофимовна! Кургыттара хотун, честное слово… Наш внук вздумал стену разрушить. Стена, это и есть одна сплошная мочевая точка. И наши самостийные народы, как кобели, бегают и перемечают. А не будет стены, и лапу не на что поднимать. Соображаешь? Ее ведь не китайцы строили и не литовцы с чурками. Арсан Дуолайя!

– А он какой национальности? Армянин, что ли?

– Никакой! Злой дух, он у всех одинаковый. Что в Берлине, что у нас. Да помнишь, как в войну?

Бабка открыла было рот – верно, опять свои услуги намеревалась предложить, но и звука не проронила.

– Вот и надо подумать, как помочь внуку! – Дед ширнул ее в бок. – Ну, чего притихла? Есть какие-то предложения? Иначе его от этой стены будет не оттащить.

– Ладно уж, пойду за Юрко, – обреченно согласилась Оксана. – Если это поможет…

– Не поможет. Когда батур тыала хотун, ничего не помогает.

– Значит, разлюбил меня…

– Дура ты, – легкомысленно отмахнулся Куров. – Обе вы тут сидите! А потому, что произошли от юрюнг айны тойона и ни хрена не понимаете на земле. Вам один хотой на уме! Капризы всякие ! А мы с Юрко живем под солнцем щербатым, надкусанным. Нам тыала хотун. И такой хотун, мочи нету!

– Предложение у меня есть, – не сразу проговорила Сова. – Да ты опять не послушаешь…

– Говори!

– Надо, чтоб эти ваши айбасы сами отсюда драпанули.

– Это я понимаю. Да Юрко вон третий месяц камлает, а злых духов только больше становится. Он ведь еще весной пришел. Каждую ночь костры жжет, пляшет, каждый раз помирает – Арсан Дуолайя только толще делается.

– Может, народ собрать? Большой костер развести ? Помнишь, как мы румын из Городца выперли?

– Народу не стало, одни контрабандисты…

– А мы Тамарку Кожедуб позовем. Говорят, она такие шаманские пляски в клубе устроила – с обоих государств сбежались.

– Да ведь от отчаяния Тамарка-то. А тут идея нужна, тыала хотун. Опять придется нам с тобой камлать. Юрко ведь не усмирится, пока стену не снесет к айбасской матери.